КОНСТАНТИН ПОПОВ

"ЛУЧШИЕ"

Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы...
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
М.Ю.Лермонтов
(«Из Гете»)

        –  А очини-ка нам, Мугинштейн, с божьей помощью кассу... – прервал затянувшееся молчание негромкий проникновенный голос и после короткой паузы задумчиво добавил, – ...слышь, Гестапыч, тушеночки подгони, а...
        Хайнц Виккерт, носивший в этой теплой компании почетное погоняло «Гестапо» сделал движение в сторону говорившего – но движение лишь глазами. Меж тем казалось, что вся его внушительная, затянутая в камуфляж для ночных операций фигура слушала, ожидая продолжения. Всей фигурой слушал Хайнц, кроме разве что ушей – немудрено, ибо по-русски он ни хрена не рубил. Любителя же тушенки сей факт, похоже, нимало не волновал:
        – Банку давай сюда, говорю! – Тот же голос, нарушивший на этот раз очарование невыразимо черной, пусть и зимней, но все же южной ночи, усугублявшееся отблесками небольшого костерка – а небольшие костерки, будь вам известно, всегда что-нибудь да усугубляют – этот голос уже утратил свою проникновенность, обретя временами свойственные его хозяину тембры человека маловысокообразованного, но точно знающего свои сиюминутные пожелания.
        Нетерпеливое движение в сторону микрофонившего тушенку Гестапо обозначилось в складках такого же черного комбеза, мешковато сидевшего на чуть ссутуленной, худощавой фигуре очкарика с интеллигентным, вопреки впечатлению от его последнего высказывания, лицом. Конечно же, Рептилии, как звали здесь парня в очках, были ведомы лингвистические познания Гестапо, точнее полное их отсутствие, да и сам он вполне мог озвучить свое пожелание на родном для Хайнца немецком, но...
        ...после сегодняшних полутора часов скачек по пересеченной местности наперегонки с парой вражьих минометчиков, вообразивших себя крутыми снайперами, скачек с двадцатью кило тротила за спиной и единственной колотящейся в башке навязчивой мыслью: «Ну, пиздец...»
        ...после вчерашних занятий и сорванного интернациональным матом голоса, коим он пытался перекрыть теперь уже непрерывную канонаду, прививая своим чучмекам кое-какие понятия о непереходящих ценностях, то бишь о технике безопасности при работе с прыгающей противопехотной миной ОЗМ-2...
        ...после возвращения четвертого дня из коротенького рейда, растянувшегося на полторы недели, где они трижды крутили мазурку с озверевшими от их хулиганств отборными зондеркомандами и потеряли почти полгруппы...
        ...после всего этого и многого другого насчет цицеронить по-немецки ломало его конкретно. А тушенки – страсть как хотелось.
        Гестапо же, с невыносимой, с просто-таки гестаповской неторопливостью протянул руку в костер, где лежало пять – на одну больше, чем сидело у костра народу –  разогревавшихся банок, не обращая внимания на жар поднял одну из них за отогнутую крышку и протянул Рептилии заветный харч длиннющей лапищей, не утрудившись подняться в рост. Рептилия, выпрямившийся, дабы взять вожделенную тушенку, оказался чуть-чуть повыше сидевшего на корточках Хайнца. Здоров был Гестапо, вот что... А временами Гестапо бывал и весьма понятлив...
        – Bitte... –  ...хоть и немногословен.
        – И тебе не болеть... – Благостно ответствовал Рептил, занося ложку над зажатой промеж колен жестянкой. Остальные черные фигуры тоже зашевелились, добывая из огня разогревшийся фураж.
        – Скользкий ты тип, Рептилия... – Традиционно высказался Руслан, сидевший рядом с Хайнцем, напротив очкарика, когда в костре осталась лишь одна банка. – Не мог сам до хавчика дотянуться? Умаял вон Хайнца. Гляди, обессилел совсем, тушенку мечет из последних...
        – А Рептилией за «просто так» не назовут, Русланчик... За ум мой недюжинный, за красу мою неземную, да еще вот за скользкость. – Столь же традиционно парировал Рептилия, пытливо вглядываясь в действительно редко, раза в три реже всех остальных машущего ложкой Гестапо. – Ты вот мне лучше напомни, напарник мой разлюбезный, кто из наших вчера в наряд по кухне напросился?
        Черные комбезы, молотившие тушенку, снова замерли, ожидая – смеяться с набитым ртом не только неудобно и некультурно, но и попросту опасно, поскольку попавший в дыхательное горло кусок вареной коровы абсолютно не интересуется, сколь качественно ты стреляешь из винтовки, сколь ты грозен в рукопашной и вообще сколь ты крут... А когда в голосе Рептилии появлялась такая вот задумчивость, это почему-то почти всегда предвещало взрыв хохота.
        Тем более – если речь шла о Хайнце, единственным недостатком которого, кроме полного незнания, а скорее всего, непонятного, но оттого не менее категорического нежелания знать русский язык, включая освоенный даже японцем из конкурирующей разведгруппы русский мат – его вторым единственным недостатком была страсть к изыскам славянского самогоноварения.
        На лице его, обладавшем удивительно тонкими, аристократическими чертами, контрастировавшими с комплекцией медведя, всякий раз после глотка местной дряни, именуемой почему-то «сливовицей», хотя гнали ее из всего, что в принципе могло забродить, но только не из слив, на этом лице после каждого глотка появлялось выражение такого неземного блаженства, абсолютно непостижимого для окружавших его славян, что это никак не могло остаться незамеченным.
        Рептилия, со свойственной ему любознательностью, пользуясь своим сносным владением немецким, пару раз пытался раскрутить Гестапо на задушевный разговор о вкусовых прелестях этой редкостной гадости, но ответ Хайнца всегда был столь же одинаков, сколь и краток: «Hat mir gefallen...» – «Она мне понравилась». Плюнув на истоки столь пылкой любви, Рептилия с тех пор не упускал случая пройтись по теме «Что русскому здорово – то немцу смерть, и наоборот» – притом сам он пил мало, поскольку человеческие (то бишь славянские) дозы алкоголя его небольшой, хоть и двужильный, организм переносил с трудом. Так что сентенции Рептила на сей счет воспринимались с уже привычным энтузиазмом – ибо позволяли одновременно хохотать как над шутником, так и над его «клиентом».
        А потому коллеги уже предвкушали, зная, что бессменный командующий по кухне старый одноногий Петко к своим невообразимым запасам сливовицы бегает куда как резво – особенно ежели кирять предстояло с Хайнцем. По эту сторону Гестапо любили все, и Петко не был исключением.
        Впрочем, на сей раз посмеяться не удалось. Практически одновременно с движением левой руки Рептилии, не то чтобы совсем уж неуловимо, но достаточно быстро сунувшего в темноту висевший до того момента на левом бедре «вальтер», еще пара стволов в руках Хайнца и Руслана уставились в том же направлении. Четвертого присутствующего, до сих пор молчаливо рубавшего тушенку поляка Зби, словно бы никогда тут и не было. Все, впрочем, знали – если в костерок шваркнет граната, а они почему-то не успеют – разобраться будет кому. А скорей всего – так и не придется ей туда шваркнуть. Збигнев в темноте не хуже кошки видел, даже если только что на огонь смотрел – особенности организма, что вы хотите.
        – Обзовись в темпе! – Озвучил Рептил проплывший над языками пламени большой знак вопроса. Будь дело не в центре расположения бригады, вопрос бы озвучили по-другому –  впрочем, и звука бы почти не было: ПБСы в рейдах навинчивали все. Да и костра бы не было тоже. И тушенку бы жрали холодную и быстро. Если бы та была.
        – Шеф. – Немедленно отозвалась темнота и из нее материализовалась еще одна черная фигура, озаботившись тем, чтобы в круге света в первую очередь показались пустые руки – без гранат, пистолетов и прочей неприятной атрибутики.
        – Шеф. – Подтвердил Рептил и убрал «вальтер» обратно в кобуру. – Садись, Заран, тушенка твоя почти сгорела.
        – Шеф, точно. – Раздался из-за спины у фигуры еще один голос с сильным акцентом. Зби, выскользнув из мрака, уселся на свое место и продолжил прием пищи.
        – Послушай, сержант. – Произнес Заран, доставая банку из огня. Акцент его не был столь заметен, как у поляка. – Послушай, сержант, а что, шмальнул бы?
        – А как же, господин поручик. – Оживился Рептил. – Непременно шмальнул бы. Да всякий бы шмальнул – больно тихо ходишь, Шеф, а спецназ – он и у тех имеется... Говорят.
        – М-м... – Неопределенно среагировал поручик, уже вовсю уплетая из банки. – А если бы я по-русски не рубил? Вот как Гестапыч, к примеру?
        На этот раз Рептил неопределенно-философски пожал плечами, «мол, значит, судьба такая». Между тем, остальные, кроме продолжавшего неторопливо жевать Збигнева, отложили ложки и уставились в костер. Повисло ожидание. Минут через пять, когда со жратвой покончил и командир, ожидание быстро сгустилось и направилось к поручику.
        – Ну, что, мужики... – Промолвил тот, не глядя ни на кого. – Сдаем Город.
        Секундную паузу прервал Руслан.
        – Твою ж мать... – Сказал Руслан. Заглянул зачем-то еще раз в заведомо пустую банку и аккуратно положил ее в костер. Руслан вообще был аккуратным парнем, что особенно ощущалось, когда кто-нибудь по недомыслию оказывался в перекрестье прицела его старого «ремингтона».
        – Эвакуация начнется утром, сперва на корабли погрузят штатских, к вечеру должны закончить. – Продолжил поручик. – Затем – очередь «тигров». Мы выходим сегодня ночью, как и планировалось. Мероприятие на объекте – завтра вечером.
        Рептилия сперва ничего не произнес, только сплюнул на злобно зашипевшие в ответ угли. Затем положил руку на плечо Гестапо, бесстрастно смотревшему в огонь, хотя ладонь Рептила явственно ощутила, как тот напряжен, ожидая перевода.
        – Kein slivoviza heute, Mensch. Wir geben die Stadt ab, morgen ewakuiren. – Сказал Рептил Хайнцу. – Сегодня без сливовицы, старик. Мы сдаем Город, завтра эвакуируемся.
        Гестапо покачал головой, внимательно посмотрел на Рептила и вздохнул – непонятно, то ли по поводу сливовицы, то ли при мысли об эвакуации. Вообще, сложно было сказать, о чем думает этот человек. Впрочем, мысли твои здесь никого особо не волновали, лишь бы работал хорошо да другим проблем не создавал. А так – думай себе.
        – Евакуация, пся крев. – Проснулся, наконец, Збигнев. – В домину с ботами таку евакуацию.
        – Эт точно. – Имитируя интонации красноармейца Сухова, поддержал его Рептил. – Именно в гробу и именно в тапочках. Когда выходим-то, Заран?
        – В три – инструктаж. В четыре – по коням. – Ответил поручик и тут же добавил, не давая Рептилу снова открыть рот. – Я сказал – «в три», и никаких «прям щас». Все равно еще тротил получать, у орлов твоих подгонку проверять...
        – Да чо его получать – вон у меня в палатке двадцать кило парится. Он хоть и учебный – а жахает совсем как настоящий. Зря я его, что-ли, на своем горбу пер? – Все-таки попробовал возражать Рептил, однако под тяжелым взглядом поручика, хмыкнув, пожал плечами и умолк, не став добавлять, что чучмеков своих он ради лишнего часа сна «прям щас» в амуницию запакует, подгонку проверит да так спать и уложит.
        – Вообще, Рептилия, говоришь много. Отдохни. Командиру солидность приличествует. – Поддержал поручика Руслан, настроение которого после сообщения о сдаче Города резко испортилось.
        – А я, Русланчик, здесь – не командир. Я здесь, как и ты – «замок». А командир у нас – вот он. – Огрызнулся в ответ Рептил, показывая глазами на наблюдавшего за диалогом Зарана. – Кем мне тут командовать? Зби? Хайнцем? Они и без меня как-нибудь справятся. Это для чучмеков своих я командир, а тут... А то, что генералы решили сдать Город, за который мы три с лихуем месяца жопы рвем – так я тут ни при чем, извини, напарник.
        – Хватит. – Устало махнул рукой поручик, поморщившись, когда Рептилия назвал его рядовых соотечественников «чучмеками». Он всегда морщился, но не возражал – потому как правда. – Скоро выходить, а вы тут корриду устраиваете. Руслан, твои все в форме?
        – Всегда. – Руслан подтверждающе кивнул и мельком глянул на Рептилию, сдержав улыбку. Улыбка была здесь совершенно ни к чему.
        Некомплект в огневой подгруппе, которой командовал Руслан, всегда был меньше, чем у диверсантов Рептилии – и не потому, что Рептил был плохим командиром или инструктором. Во время последнего мероприятия он потерял троих. Руслан, потери которого тоже были велики, уже успел набрать в подгруппу новых стрелков – стрелять здесь так или иначе умели теперь все, Рептилу же пришлось комплектоваться недообученными. Что поделать, подрывное дело – наука сложная, а времени на обучение не хватает катастрофически.
        – У тебя, Рептилия? – Заран выжидательно смотрел на очкарика.
       Рептил немного помолчал, глядя в костер, потом произнес, уже без прежнего задора:
        – Двое – в полном порядке. Трое не успели пройти курс безоболоченных фугасов, да и с «лягушками» у них пока так себе... Для них тротил и волок, думал недельку погонять. Будут пока на подхвате.
        – Ну, а остальные? – В голосе поручика послышался намек на улыбку.
        – Издеваешься, Шеф? Мы с Хайнцем – как обычно, в тонусе.
        – Ладно. Времени еще навалом... – Подвел итог поручик, а Руслан продолжил:
        – А потому – самое время давануть на массу.
        – Пойду проверю чучмеков. – Ни к кому не обращаясь произнес Рептил и первым поднялся, потягиваясь. Достал из «лифчика» взрывпакет и, подбрасывая его на ладони, исчез в темноте. Остальные расходиться не спешили – проверка боевого охранения была любимым развлечением Рептила и иногда превращалась в бесплатный аттракцион для всех остальных.
        Через пару минут в сотне метров от костра жахнуло, послышалась негромкая возня, затем все стихло. Еще минуты через три на том же расстоянии, но существенно левее, раздался громкий окрик, и снова – тишина. Спустя некоторое время Рептил вновь нарисовался у начавшего затихать костерка, тихонько насвистывая под нос какую-то мелодию. Свистел он всегда что-нибудь из «битлов», поэтому его опознали и за стволы никто хвататься не стал.
        – Твои «чучмеки» так орут? – Спросил Руслан.
        – Ага. – Беззаботно ответствовал Рептил. – А твои – спят. Но больше не будут. Радован и Микоев. Прочти им с утреца лекцию о бдительности да об «Уставе караульной службы» вместо физзарядки. Спарринг устраивать не надо, они уже свое получили, а вот отжаться раз цать им не помешает. Для тонуса и укрепления памяти.
        Руслан сокрушенно кивнул. А что тут скажешь, когда подчиненные спят на посту.
        – Schlafen, Mensch? Спать, старик? – Хлопнув по плечу Хайнца, Рептил прикурил от вынутой из костра веточки и двинул к жилищу своей подгруппы. Хайнц легко поднялся и направился вслед, скрыв Рептила огромной фигурой от взглядов начавших расходиться коллег. Впрочем, никто на них и не смотрел. А чего глядеть-то?
 

Город держался немногим больше трех месяцев. Совсем недолго, в общем-то. Скажем, Севастополь – что в прошлом, что в нынешнем столетии – супостат пытался взять гораздо дольше. Да мало ли примеров.

Правда, тогда еще у супостата на вооружении не состояли штурмовики «Грач», танки «Т-72», вертолеты огневой поддержки, боевые машины пехоты, не было установок залпового огня «Ураган», да и о тривиальных автоматах Калашникова в те времена даже мечтать никто не смел. Много чего интересного тогда и в помине не было.

В общем, не стоит даже обсуждать этот вопрос. Во всяком случае – не в присутствии парней из Пятой бригады полиции и Второй армейской механизированной. Не в их присутствии. А то и схлопотать – запросто. Потому как именно они, полторы тысячи «пум» и «тигров» держали Город. Каждый – по-своему, кто на что учился. Армейские «тигры» – в окопах и танках, полицейские «пумы» – уж совсем по-разному.

Ну, в общем-то, все предполагали, что когда-нибудь Город придется отдать. И хотя даже думать об этом не хотелось, в штабах бригад были соответствующие конверты, где расписывался порядок сдачи. Организованное отступление тем, собственно, и отличается от панического бегства, что оно – организованное, заранее подготовленное и спланированное.

И схема действий на такой случай в общих чертах всем заинтересованным лицам, включая младший командный состав, была примерно известна. В первую очередь водным путем эвакуируются гражданские. «Тигры» и «пумы» держат подступы. Затем начинают грузиться на суда «тигры» со всей своей бронетехникой – как наиболее боеспособные части, которые надо сохранить в первую очередь. Часть «пум» в это время работают, что называется, «за двоих», с минимумом артиллерии продолжая оборонять город. Четыре роты неполного состава со стрелковым оружием против как минимум дивизии противника. Нет, особенности местности, позиционные преимущества «пум» – это, конечно, да. Но – пятьсот человек против пяти тысяч, а? И прожить-то в таком режиме надо всего сутки, а то и меньше, пока «тигры» грузятся, а там уж с последним транспортом – на Большую землю...

А вот 2-я рота «пум» «эвакуировалась» по-своему. Поделенная на десять групп, она должна была выйти в тылы противника и вдоль всей линии фронта одновременно устроить массовое безобразие со стрельбой, взрывами и фейерверками, чтобы хоть немного облегчить задачу оставшимся в Городе коллегам. Затем, кто как умеет – прорываться к своим. Да там и топать-то было километров двести, не больше – если по прямой. Если по прямой. Хотя кто ж в тылах по прямой-то ходит, странный вы человек. Такая вот «евакуация, пся крев». Недаром Збигнев ругался.

Попадались порой во 2-й роте странные типы с мрачными лицами, а иногда и наоборот – с лицами глумящимися, как один – в звании повыше рядового, но вот на местном наречии частенько – ни бум-бум. Большая часть из них владела, правда, другим языком славянской группы, чаще всего – русским. А вот некоторые – не владели. Неместные, короче. Тамошние. Но как один – младший командный состав. Потому как – военспецы. Наемники.

В разведывательно-диверсионной группе поручика Зарана Драшнева, или, как он сам ее называл, «разведгруппе специального назначения», таковых «неместных» насчитывалось в аккурат четверо, чему сам поручик был весьма рад. Потому как в соседней было их всего двое, и один, ко всему – японец.

Вот представьте себе: вы – командир, и в подчинении у вас – японец. Хошь по-японски с ним объясняйся, хошь как. Ну, по-японски-то конечно, в соседней РДГ никто не рубил, ясно. Долго их старшой второго военспеца подбирал себе, долго. Нашел-таки – кого-то из братьев-славян, кто по-французски слегка шарил. И ничего, японец умелым воякой оказался – пять лет в Иностранном Легионе даром не проходят. И сам работал прилично, и других учил – через переводчика, на пальцах и матом. А иногда, в особо запущеных случаях – и по-японски. «Фудо-дачи» – «маваси-гери». То бишь, «Круговой удар ногой из боевой стойки». Так сказать, преодолел языковой барьер.

А поручику Драшневу, как уже говорилось, повезло. Наверное, командование его любило – на войне везение порой сильно зависит от симпатий командования. Впрочем, было за что его любить командованию. Командование, оно ж не безглазое, не только приказы диктовать, но и читать умеет... иногда. Почитав личное дело поручика, того уже можно было начинать уважать.

Учился в Союзе, в Рязанском воздушно-десантном. Закончил почти с отличием. Почти – потому как с политическими дисциплинами были у него какие-то там нелады. Да и аллах с ними, с политическими. Не в политике ж дело. Вернувшись домой, два года командовал взводом – сначала в десанте, потом перевели в спецназ. А как только заваруха началась – так тут ему как раз по специальности масса работы образовалось. Только разгребай. Он и разгребал. То там чего, то здесь кого. Но справлялся. За что его командование, видимо, окончательно и залюбило. Справлялся-справлялся – пока не попал на Город. Город небольшой, но важнецкий – потому как ключик к другому: крупному, портовому, одним словом – стратегическому.

Сам-один он бы и тут вполне справился – да только вот немного таких здесь нашлось. На роту набралось, малыми группами командовать, а больше – нету. Сходил он как-то с местными орлами на прогулку по ближним тылам – едва не поседел. Слава богу, не потерял никого, но возвращались «орлы» обратно, говорят, на пинковой тяге, чуть оглохшие от его негромких высказываний на свой счет. В общем, полная засада с кадрами. Но: делать нечего – сам стал потихоньку учить. Хотя и хлопотно это: дисциплин много, народу тоже, а науки те по своему характеру тщательного подхода требуют.

И тут – такая везуха. В сентябре, аккурат перед самой блокадой Города, о которой все уже давно поняли, что она – будет непременно, стали прибывать эти вот «неместные». Кто откуда, кто как – но каждый в чем-нибудь эдаком да мастер. Кто шмальнуть кого подальше да поточнее, кто взорвать чего поэлегантнее, кто сбить чего-ни-то из зенитки, кто на танке, как на «Гран-при Монако» рассекает. Даже кинологу работа нашлась – тот себе сам ее придумал: всех местных дворняг за месяц выдрессировал в доберманов и патрули по Городу по-взрослому ходили, с псами злобными.

В общем-то, до зенитчиков да танкистов Зарану дела было мало – это к «тиграм», пожалуйста, в окопы. Особенно до кинолога – поручик, как и большинство спецназовцев, собак недолюбливал. А вот снайперы да диверсанты заинтересовали его весьма и весьма. И тут, наконец, любовь к нему командования достигла своего апофеоза. Выделили ему от щедрот аж четверых. И главное, трое – вполне коммуникабельные. Один только – некабельный, но эта проблема сама решилась, и на него кабель нашелся.

Руслан. Москвич. Причем – чеченец. Такой совсем обрусевший, довольно интеллигентный чеченец, мастер спорта по пулевой стрельбе, между прочим. Лет двадцать пять ему было, плюс-минус. Кличка к нему никакая не липла, так Русланом и остался. Хорошо стрелял, паразит. С тысячи валил из всего, к чему можно приделать оптику. А уж когда через неделю после их прибытия гонцы приперли из Аргентины целый транспорт всяческой смертоносной всячины, и нашел он среди прочего неизвестно как туда затесавшийся старый, до 64-го года выпуска «ремингтон» с матчевым стволом – ой, держите меня семеро, вшестером не удержите. Эстетская винтовочка, кто в курсе – тот знает. И легла она ему, эта прелесть, прямо на душу. Такое ощущение временами складывалось, что просто-таки видит Руслан боковой ветер, глазами видит. Не мазал, короче.

Вот Зарану и готовый зам по огневой. Сержант Ямбаев собственной персоной. Время между боевыми у Русланчика поделилось на две части. Работал в патрулях по вражьим снайперам – а их в какой-то момент шибко много вокруг Города развелось: местность-то окрест гористая, и какой-нибудь сраный пулемет калибром поболе с присобаченной к нему оптикой на той стороне массу проблем мог создать почти в самом центре Города. Снайперы, бля. Пулеметчики. А по Городу люди ходят, да! И не только в форме, между прочим.

Короче, через день, когда не бегал по тылам, проводил Руслан несколько часов на тех же самых облюбованных снайперами пригорочках в ожидании такого, скажем, сообщения по «уоки-токи» от многочисленных наблюдателей, кукующих денно и нощно на господствующих высотах: «Прицельный выстрел на три часа, дистанция полтора, роджер». Откуда отсчитывать «три часа» и откуда «полтора» – известно. Русланчик отсчитывал – и вперед, с песней. После его песен обычно второго выстрела не было. Погибал тот снайпер. Лишь иногда – уходил, если успевал понять, что ловить ему тут нечего. Но – это если везло тому снайперу по-крупному.

Конечно, Руслан не один ходил – второй номер рядом всегда. Наблюдатель, а иногда, так получалось, что и стрелок. Бывало.

Ну, так вот, Руслан. Когда не хулиганил вместе со всеми по тылам, да не снимал зазевавшихся стрелков с окрестных гор, была у него еще работа. Доставлять радость поручику Драшневу. Нет, не поймите криво, с ориентацией у поручика было все нормально. Радовался же Заран, глядя, как бойцы его, рядовые и необученные, коих в группе у него стало всего десять вместо прежних четырнадцати, становятся потихоньку стараниями Руслана все более и более обученными, хоть и не менее рядовыми. Он, Заран, и сам конечно, с ними иногда занимался – но, как известно, у командира всегда найдутся не менее важные дела, чем материть закапывающего ствол в бруствер салагу или пялиться в бинокль на девственно чистые после длинной очереди от живота мишени, и уж тем более – объявлять выговор с занесением в грудную клетку за плохо вычищенное оружие. А «замку» по огневой – это вроде по должности. Руслан и не филонил, дрючил молодняк, как положено. Молодняк мало-помалу учился стрелять и, главное, попадать.

Теперь Збигнев. Родом из Кракова, на вид лет тридцать ему было. Кажется, никто так до конца и не понял, чем именно занимался этот поджарый тридцатилетний мужик в прошлой жизни. Ясно было лишь, что к ремеслу «убивца» приступил он не вчера и даже не позавчера. По некоторым косвенным признакам, трудился где-то в силовых структурах польской «беспеки», скорее всего, по направлению «антитеррор», хотя кто его точно знает.

На второй день после прибытия, когда стали на месте выяснять, кто на что годится, он как-то туманно намекнул, чудовищно коверкая русские слова, что «немножко умеет драться». Заран, как и все присутствовавшие при том командиры групп, оживились – оттянуться врукопашную любили многие. Зби пожал плечами, вышел на утоптанный пятачок и сделал всем приглашающий жест, мол «извольте, господа». «Господа» не заставили себя упрашивать и стали выходить на площадку по одному, окружая расслаблено стоящего в центре поляка, ожидая, когда тот намекнет, что с противниками перебор. Зби молчал, и для начала решили ограничиться пятью партнерами, тем более что все вышедшие на махаловку офицеры были далеко не ангелами, а где-то в чем-то спецназовцами.

Махались недолго. Грамотно, с одновременными согласованными атаками, молча, без киношных красивостей. Как положено махались. Через две минуты поднявшийся и, заметно прихрамывая, последним покинувший импровизированный ринг офицер подвел итог: «Машина смерти». И добавил, сокрушенно покачав головой: «А ведь он, сдается мне, вполсилы работал. Даже не сломал никому ничего». Больше подобных спаррингов со Збигневым не устраивали.

Определили Збигнева в подгруппу к Руслану. Уж ему-то в тактику спецмероприятий вникать особо не пришлось – сам был «с усам». Хотя иногда выходили казусы – скажем, вместо полной нейтрализации противника, Зби частенько норовил взять «клиента» живым, хотя в терминаторских рейдах такая необходимость возникала весьма редко. «Антитеррор», одним словом. Но подобные мелочи, в общем, не портили его репутацию, поскольку, так или иначе, если Збигнев за кого-то брался, то вреда тот причинить уже точно никому не мог. А с ненужными «языками» никогда не поздно было разобраться радикально. Что и делали, как правило.

Находясь в расположении бригады, Зби помогал поручику во всяких мелочах, тренировал бойцов по рукопашке, учился сам – у Руслана повышал навыки стрельбы, у Рептилии и Хайнца овладевал, как ни странно, абсолютно неведомыми ему до сих пор азами саперного дела. Ходил в патрули по городу, в меру трескал сливовицу, в основном, молча. Иногда ругался по-польски, но чаще – по-русски. Иногда исчезал на пару-тройку дней, с санкции вышестоящего начальства, разумеется. Где и чем в это время занимался – не ведал никто, включая Зарана. Наверное, чем-то важным.

В общем, такая вот загадочная личность, хотя боец – отменный. И на том спасибо. Но «Збышеком» капрала Валевского не называл никто.

Так, Рептилия. Вообще-то, было у него имя, но внешность этого юноши прямо-таки требовала кликухи. Нельзя такому без погоняла. Сперва, не долго думая, окрестили «Очкариком». Не прижилось. Почему-то не моглось называть «Очкариком» индивидуума, бесшумно проходившего на учебных через все заслоны и обкладывавшего объект взрывчаткой по самое «не хочу». Но – очки-то никуда не денешь, как слова из песни. Тогда попробовали «Змею очковую». Длинно. Долго выговаривать. Снова не то.

Все решилось, когда вместе с оружием из Аргентины пришло несколько аквалангов. Командира бригады, осматривавшего арсенал, сии диковины весьма заинтересовали – тем более, что Город стоял на берегу теплого моря и как плацдарм для амфибийных операций использоваться мог вполне. Худощавый очкарик попросил провести соответствующую учебу – дно посмотреть, водичку пощупать. Разрешили.

В ту же секунду раздался писк «уоки-токи», полковник, сохранивший, к чести своей, самообладание, и оставшийся на ногах, нажал тангент приема и вся палатка услышала накладывающиеся друг на друга голоса наблюдателей, выкрикивавших примерно одно и то же: «Взрыв неизвестного устройства в расположении поста. Жертв нет». Очкарик продолжал стоять, как стоял, а вечная его сутулость куда-то подевалась.

– «Откуда ты, прелестное дитя?»

– Спецкурс «Тритон». – Коротко ответило «дитя».

– А... – Протянул Руслан, и слабо разбираясь в зоологии, подвел резюме. – Рептилия, значит.

«Рептилией» и остался, хотя амфибийные операции так проводить и не стали – больше никто соответствующей подготовки не имел. Редкая профессия.

И стал сержант Рептилия вторым «замком» поручика Драшнева, командиром подгруппы подрывников. А по совместительству – инструктором роты по диверсионной подготовке.

Несмотря на молодость, командовал он довольно резво, даже, пожалуй, чересчур жестковато. Порой казалось, что к чучмекам, как он сразу окрестил своих подчиненных-новобранцев, Рептилия испытывает чувства сродни ненависти. И, быть может, в чем-то это соответствовало действительности. Не мог он понять, как те могут столь пренебрежительно относиться к такому требующему глубочайшего уважения предмету, как взрывное устройство. Человеку по натуре мягкому, пару раз приходилось ему устраивать показательные расправы, когда нерадивый чучмек обливался потом, ожидая, когда рванет у него в руках неизвестная штуковина, наскоро смастряченная инструктором и об устройстве которой чучмек тот не имел ни малейшего понятия. Штуковины эти в результате не взрывались, но седых волос «держателям» добавляли. Приходилось и орать, чего Рептилия вообще терпеть не мог. Вот только по морде никого не бил, хотя имел полное право. Может, и зря не бил. Но – не бил.

Странно было, что такой человек оказался на войне. Странно было, что вписался Рептил в группу сразу и прочно. Несмотря на все шутки, которые отпускались по поводу его внешности и возраста, а также быстрого захмеления в тех редких случаях, когда он прикладывался к сливовице – а он и не обижался, поскольку сам был записным юмористом – Рептилию по-своему любили. Об уважении говорить даже не стоит – поскольку в спецназе человек, которого не уважают, не продержится и дня. Загнобят. Ну, а первый же боевой выход Рептила окончательно расставил все по своим местам. Сам нормально работает, чучмеки его явно подтянулись – прижился.

И, значит, Гестапо. Тот самый «некабельный» немец, с которым из спецов общался только Рептил. Хотя многие местные, на удивление, знали немецкий довольно прилично. Заран вот не знал, а рядовые – так половина будьте-нате.

Самая, наверное, странная фигура из всех, о ком идет речь. Даже с Рептилом, который по-немецки говорил практически свободно, он ограничивался лишь короткими фразами по делу. Никто так и не узнал, в каком городе Хайнц родился, сколько ему лет, чем он жил до этой войны. Никто ничего. Единственное, что о нем стало известно сразу и что впоследствии подтвердилось неоднократно – то, что подрывник он классный. Это оказалось тем более удобно, поскольку Рептил мог с закрытыми глазами работать с любым устройством, порожденным Варшавским договором, а про западные образцы в основном лишь читал. Хайнц же – наоборот. А здесь попадались штучки и оттуда, и отсюда. Очень удобное взаимодополнение получилось у сержанта Рептилии с капралом Гестапо.

Нет, вот еще что. Все как-то сразу просекли, что есть у него одна черта, которую понимающие люди ценят больше других, поскольку встречается она в природе довольно-таки нечасто. В его присутствии, неважно: в рейде, на учебе, или просто у костра – в его присутствии остальные ощущали себя как... как в танке. Да, как в танке с закаленной толстенной броней. Надежно. Вроде и не делает ничего такого особенного, просто сидит или идет рядом – а все равно надежно. Кто встречал таких людей – тот поймет, ну, а кому не повезло – тому и не втолкуешь внятно. Так вот.

Может, этим и объяснялась та самая непонятная любовь окружающих – от рядовых до командира роты – к Гестапо? Ведь молчал, молчал ведь, зараза – а поди ж ты... Рептил – так тот вообще с некоторого момента стал его тенью – хотя, может и наоборот. У них какие-то свои, отдельные отношения образовались, что окружающие, конечно, заметили, но понять не могли. Не факт, впрочем, что сами подрывники их просекали. Во всяком случае, не говорили о том ни разу. Впрочем, о разговорчивости Хайнца уже упоминалось.

Почему именно «Гестапо» – особая история. Сперва его звали просто «Хайнцем» – имя короткое, звучное, удобное. Красивое имя, да? Не будешь же немчуру «Медведем» величать – не соответствует как-то, хотя внешность подходящая. Так и звали – по имени.

А во время второго, кажется, рейда, приволокли как-то парни Руслана офицера, практически целого и совсем живого. Зби, в том захвате, тоже, вроде, поучаствтвал. Да, точно, поучаствовал. Вышло так, что рейд этот был не только хулиганским, но и разведывательные задачи перед группой стояли, а потому «язык» пришелся как нельзя кстати. Но офицер попался молодой, борзый и отважный. Хуже нет таких допрашивать.

Ну, Зби плакать по этому поводу не стал, спросил только, кто ему поможет разговорить «клиента». Рептил, по привычке, автоматически перевел для Хайнца. И тот неожиданно, как всегда, ни слова не говоря, поднялся, вытащил из ранца какую-то веревочку и пошел вглубь леса, глядя под ноги, изредка нагибаясь за приглянувшейся ему веткой. Зби с командиром направились вслед, волоча офицерика. Больше не вызвался никто.

Не было их минут двадцать. Вернулись втроем. Командир по установленным правилам отозвал Руслана, своего первого «замка», в сторону и кратко изложил ему все, что рассказал офицер – на случай своей гибели. А рассказал, тот, как выяснилось, много. Все рассказал. Пока они там обсуждали, Хайнц вернулся на свое место, а Збигнев долго смотрел на него каким-то очень странным взглядом, после чего промолвил со свойственной ему лаконичностью: «Гестапо». Еще один говорун, да.

Хайнц, кстати, потом неделю после того рейда ходил, как в воду опущеный. И все вокруг гадали – с чего бы это. А он не кололся. Как всегда.

   3. 

– Хайнц, Donnerwetter твою мать, какого ж хрена... Ну какого же хрена ты полез к этой цистерне...

Рептилия бежал рядом с импровизированными носилками, которые несли четверо его диверсантов, и тихо ругался, держа правую ладонь на коротко стриженых волосах Хайнца. Автомат, болтавшийся на ремне, молотил по левому бедру, временами ударяясь с едва слышным звоном о рукоять «Вальтера».

– Какого ж ляда ты работал эту херову емкость, не проверив, а? Какой мудак учил тебя минировать пустые цистерны, а? – Рептил глядел в лицо Гестапо, покрытое проступившей через камуфляжный грим и копоть испариной, стараясь не смотреть на кровавый ливер в развороченном животе, прикрытом тонким медицинским полиэтиленом.

– Zu wenige Zeit hatte… Entschuldig, mein Freund... Слишком мало было времени. Извини, дружище.

– Да, да, мало времени, я знаю, Хайнц. – Бормотал Рептил, не задумываясь о том, что понять его Гестапо не мог. – Мало времени... Шеф, время!

Тихий окрик Рептила, уже доставшего из кармана последнюю тубу, отозвался повелительным жестом ладони командира, двигавшего чуть впереди, и группа прекратила бег. Бережно опустив носилки с Хайнцем на землю, четверо «санитаров» обессиленно привалились к деревьям. Они бежали уже два часа, а весу в немце было поболе центнера. Плюс свое оружие. На предложение сменить, поступившее от «огневиков», парни ответили категорическим отказом.

– Что там у вас случилось, сержант? – Коротко спросил Шеф.

– Вон что случилось. – Неконкретно ответил Рептил, кивнув на снова впавшего в забытье Хайнца. Затем опомнился, перевел дух и начал излагать рассказанное ему двумя рядовыми, что приволокли Гестапыча к точке сбора. Сам-то он работал на том же объекте, только с другой стороны, на складе вооружений.

Выходило, по всему, так. Хайнц вместе с этой парой проник внутрь охраняемого периметра и, краем глаза контролируя работу своих менее опытных коллег, занялся резервуарами с топливом, обкладывая их тротилом по всем правилам, маскируя и заряжая химическими взрывателями. Времени было в обрез, поскольку ампулы были раздавлены на детонаторах одновременно – чтобы все «подарки» проснулись разом. Когда все было сделано и они приступили к отходу, Гестапо вдруг заметил еще одну емкость, которую не «оформили». Будучи мужиком дотошным – немец все-таки – он прикинул время, оставшееся до взрыва и, в общем, справедливо решил, что вполне успевает закончить работу. Дал понять своим, что догонит и вернулся.

Он бы действительно успел, если бы... Если бы та цистерна была полной. Но на беду, горючки в ней плескалось на самом донышке, а остальной объем занимали пары бензина и воздух. Воздушно-топливная смесь. Надо сказать, что взрыв полной цистерны и цистерны пустой – это две большие разницы. В первом случае взрывается только то, на что рассчитывал подрывник – то бишь, тротиловая шашка, причем практически без осколков. Содержимое же бака, бензин, соляр или масло, пусть страшно и шумно, но горит. А вот во втором... Во втором варианте вся цистерна превращается в огромное взрывное устройство, а из толстых стенок резервуара образуется множество смертоносных осколков. И лучше будет, если ты окажешься подальше от этого фейерверка.

Забыл Хайнц второпях стукнуть по емкости, чтобы по гулу определить заполнение. Или демаскироваться не захотел – кто теперь скажет. В общем, он почти добежал до укрытия. Почти добежал. И, как делал это всегда, обернулся, дабы поглядеть на результат работы. Излетный осколок разворотил ему живот.

– Что теперь? – Спросил командир, не глядя на заместителей, когда Рептил закончил.

Никто не ответил. Как будто он сам не знает – «что теперь»! Двести километров пути Хайнц не выдержит. С таким ранением – не выдержит. Промедол закончится через двое суток – это если вколоть ему весь имеющийся. А ведь в группе еще четырнадцать человек и в пути всякое может случиться. Без промедола Хайнц будет кричать, потому что в живот – это очень больно. Даже если не будет – скорость движения группы замедлится. Четырнадцать человек. И один тяжелораненый.

Рептилия пытался поймать взглядом глаза Зарана. Они лучше других знали, «что теперь», потому как подготовку получили фундаментальную, в кабинетах, где лекции читали умные полковники, защищавшие в свое время секретные диссертации по тактике спецопераций. Но ведь полковники те не были знакомы с Хайнцем. И в учебных рейдах по рязанским и сибирским лесам, отрабатывая такую вот учебную ситуацию, и инструкторы, и курсанты знали, что «нетранспортабельный боец, сдерживающий продвижение группы» после применения к нему канонического способа решения проблемы – назавтра снова окажется в той же аудитории, снова будет внимательно записывать лекции, или прыгать с парашютом, или срываться в самоход по бабам...

– Понесли? – Полувопросительно-полуутвердительно произнес Рептил и глаза их, наконец, встретились. Мгновение Заран смотрел на сержанта, потом тряхнул головой:

– Понесли.

– Стволов пятьдесят. В километре. Идут осторожно. По нас.

– Я догоню.

        К своим они вышли почти через три недели. Еще через два дня Рептилия ушел с этой войны. Не из-за истории с Хайнцем, нет – за те восемнадцать дней многое еще случилось.
        Но в последний вечер, сидя вместе с Зараном, Русланом, Збигневым и еще шестью дошедшими бойцами, которых ему почему-то больше не хотелось называть «чучмеками», сидя за деревянным, отполированным тысячами локтей столом, Рептил глядел в стакан, наполненный вместо осточертевшей сливовицы прозрачной как слеза шведской водкой и слушал тихий голос Хайнца, словно в день возвращения из рейда, где тот обрел кличку «Гестапо» – тихий голос Хайнца, не подозревавшего тогда о его присутствии.

            Uber allen Gipfeln ist Ruh;
            In allen Wipfeln spurest du
            kaum einen Hauch;
            Die Voglein schweigen im Walde...
            Warte nur: balde
            ruhest du auch .  – «Подожди: скоро ты тоже отдохнешь».

        Вранье это, что лучшие солдаты уходят последними. Вранье.

1999 © Константин Попов, "MG42".
Email: mg42@mail.ru Home page: http://mg42.da.ru

Все права защищены.
Перепечатка и публикация разрешается только с согласия Автора.

ГОСТЕВАЯ КНИГА  И ФОРУМ САЙТА "COMUFLAGE @ КОМУФЛЯЖ"