0. МОЯ
ВОЙНА comuflage@webservis.ru < ВЕРНУТЬСЯ |
|||
"СГУЩЕНКА" Петя Иванов получил рантом сапога по губе. На сапог сержанта Гришина брызнула кровь. — Ну ты дае-ошь! — возмутился Гришин. Петя стоял перед ним на коленях и вытирал тыльной стороной ладони кровь с губ. — Потом в порядок все приведешь, — отрезал сурово Гришин. — С-сука! И вышел из туалета. Петя кое-как унял кровь и, посасывая ссаженную губу, языком лаская новую рану, стал возить тряпкой по щербатому кафелю. — Представляешь, этот мудак весь сапог заблевал мне кровью! — жаловался Гришин за дверью. — Пускай вылижет, слушай! — посоветовал Гогоберидзе. — Да он уже запотел жопу Гогоберидзе лизать, а теперь опять вот тебе сапог! Слюна ж у него не казенная… — вступился за Петю Савчук. — Ты, Савчук, салага, молчи! И вообще, вали отсюда, пока не врезал! — попер на него сгоряча Гришин. — Тебе б только в хавало его драть, хохлацкая морда! — Та ты що, сказивси? — как бы изумился Савчук. Он всегда, когда смущался, переходил на «мову». — Правда, сержант, кончай его сапогами кормить, слушай! — вступился за Петю и Гогоберидзе. — У меня после хуй гуталином воняет, девушки удивляются… — Кто ж тебя заставляет в рот его трахать? Жопа-то у него на что? — Сержант, ты так не шути, слушай! — оскорбился Гогоберидзе. — Ты думаешь: раз грузин — обязательно жопу рвет? — А потом у него понос без конца. Хули, дерьмом измажешься, — заметил оправившийся от смущенья Савчук. — И что ж за мужик пошел! — возмутился Гришин. — Мало им баб теперь! Я вот его к хую не подпускаю, много чести. Сапоги он мне лижет, верняк. И портянки я у него на башке сушу. Но чтобы с таким ебаться… — Отсталый ты человек, слушай! — заметил Гогоберидзе, пожимая плечами. — Отсталый я, да? — завизжал Гришин (в душе комплексующий провинциал). — А вчера он чье ж гавно жрал после развода?.. — Тьфу! — только и плюнул гордый сын гор. — Удивил, тоже! Савчук и Гогоберидзе захохотали. Между тем главный виновник их веселого настроения стоял на коленях посреди туалета и плакал. Его плач — почти беззвучный — и тяжкие, придавленные всхлипы заглушало неугомонное журчание воды. В высоком окне шелестели березы, и там, за стеклом, таился сейчас человек, полными грусти глазами наблюдавший Петино унижение. Впрочем, не только сочувствие жило в его душе… Под вечер Савчуку стало чего-то вдруг жалко Петьку. Он подошел к нему, оглядываясь, — хоронясь приметливого Гришинского глаза. — Слышь, ты это… Ты давай не ссы! Чего там! Всяко бывает. Слышь, — ребята Катьку после отбоя приволокут. Я тебе ее после закину. Слышь, — пососи, а?.. Однако ж Савчукова затея с Катькой кончилась для Петюни плачевно. Замурзанная, усталая, она, правда, очутилась ближе к утру в каптерке, где колдовал иголкой и утюгом над чужими шмотками Петька. Аргумент Савчука в споре с Катькой был известный: кулак. Но оказавшись лицом к лицу с «опущенным» Петей, девка вдруг взбунтовалась: — Не стану я с подстилкой с этой! — кричала она. И произнесла еще много обидных для Пети слов. — А я думал, мы тебя уходили… — пробормотал Савчук даже и с уважением. — Что ж, колы не хочешь… …А перед самым подъемом Савчуку приснился кошмар. Будто на построении летяня Лобанов приказал всем лечь в пыль на плацу и потом отжиматься. Затем он подошел к Савчуку персонально, зацепил гладким носком сапога его подбородок и, пристально посмотрев солдату в глаза, велел вырвать его громадные, славившиеся на всю часть мужские достоинства. Савчук проснулся в холодном поту… — Ох, что я с тобой исделаю-у-у! Ох, как я тебя, суку, урою-у-у!.. — орал Гришин утром, тряся своей изрезанною «парадкой» перед унылым сонным преступником Петей. — Бунт на корабле, слушай! — поддержал сержанта Гогоберидзе. — Нет, ну в нагляк поперла борзота ебаная!.. — но теперь Гришин орал почти уж без мата, как-то растерянно и устало. Дело-то было даже и не в «парадке» искромсанной, а в нарушении принципа, основного закона службы! Петя с темным от бессонных ночей лицом стоял перед сержантом, равнодушно пошатываясь. И даже получив свой первый сегодня «поддых», он свалился на пол как-то отрешенно, — точно от всех здесь в небеса воспарил. Ночной внезапный и для самого Петюни бунт, истерика, беспорядочное кромсанье священной «парадкиной» плоти измотал и обескровил его. — Иванов! Что опять у тебя за вид, в рот тебя через дышло?! — привычно набросился на него при разводе прапор по кличке Бздюк. И как вчера Катька, он витиевато изобличил Петю и его родню во всех смертных грехах. — А ты?! — напустился Бздюк следом на стоявшего рядом грузина. — Говноберидзе!.. Гордый сын гор пошел кирпичными пятнами. В это время и приблизился к бойцам их летяня Лобанов. Весь день солдаты были возбуждены, обсуждая поступок Пети и меру пресечения, которую Гришин должен был бы особенную придумать. Одни полагали, что Петя вылижет задницы всем, в том числе и «салагам». Другие доказывали, что непокорный должен выпить целый сапог мочи. Третьи же, самые тайные и отчаянные, мечтали насладиться мучением того из Петиных органов, которым пренебрегла даже Катька. Гришин ходил мрачный, Петя — сонный и ко всему равнодушный, и оба, как матадор и бычок, приготовленный для закланья, кожей чувствовали внимание всех, — всех же не замечая. В тот день к Пете никто не лез… После отбоя все, конечно, не ложились. Гришин сидел на подоконнике в туалете. Его друзья, все «деды», молча курили возле. — Ведут! Ведут! — послышалось вдруг. Петя в сопровождении огромного Савчука шагнул в сортир. — В котельную веди, — велел Гришин, глядя в окно. Наконец, он затушил бычок о подошву и спрыгнул на пол. — Ну, пора что ли… — сронил он, почему-то морщась. …Минут через пять ребята стали спускаться в подвал. Им сразу не понравилась тишина внизу, в темноте (свет вырубили сразу перед тем, как открыть дверь: так, показалось, будет внушительней — чтобы без света явиться). Она показалась тревожной, почти угрожающей. Сразу у последней ступеньки наткнулись на Савчука. Он лежал неподвижно, уткнувшись рылом в бетонный пол. Чиркнули спичкой. Петька исчез. Савчук булькнул, пукнул, шевельнулся. — Что ж, туша, вставай! — Гришин потрогал Савчука кончиком сапога. — Где ж именинник твой? — Ох, робя, ни хуя не помню! Только спустились мы, — кто-то меня сзади шварк по балде! — Ты що, хлопец, сказивси? Этот ебанутый тебе до плеча не дотянется! — Гришин почти весело выдохнул из себя это и прибавил, шепотом стараясь приглушить в себе нараставшее сладострастье. — Ох, и сделаю я с тобой, что для него задумал!.. — Хлопцы, вы що? Що вы?.. — залепетал Савчук. — Сымай штаны, сука! — приказал Гришин одними уже губами. — А вы все — на хуй вон отсюда!.. …В это мрачное для Савчука мгновенье Петя привычно стоял на коленях, но было ему даже и сладко. В прошлый раз острый кетчуп сжег ему десны (зубы-то Петьке частью повыбили) и начальник это учел, припас для оказий теперь сгущенку… Затем Петя ел сгущенку, но уже не пополам со спермой, а по-людски, с белым хлебом. Летяня Лобанов при сем участливо, почти скорбно взирал на него. — Что ж, ты и впрямь Гришину жопу лижешь, как он хвастался? Я ведь слышал вчерашний ваш разговор, когда вы траншейку рыли… — Брехня это все, трищ лейтенант! Он не раз прикапывался, сволочь, да я отвертелся… Вы не думайте: я и сосу-то по-настоящему только вам да Савчуку еще. Боятся они, гады, что откушу им… — А можешь и впрямь? — Дак ведь как? Доводят же, трищ лейтенант! Сами ведь понимают… Петя тяжко вздохнул и задумался. Очнулся он только от тихого, ласкового вопроса: — А мне? — Я ж вам только что! Ну отсосал, в смысле… — Да нет же!.. Ну задницу… Ну полизать, ебена-матрена! И Лобанов вдруг горячо зашептал: — Ты плюй, Петька, не бойся их! Меня завтра переводят, а я и на тебя уж в штабе документики подмахнул… Петька вздохнул, подумал. Потом широко, по-доброму улыбнулся: — А вы б тогда это, трищ лейтенант — сгущенкой и там бы… А то жрать всегда ведь охота… — Петька, хоть чем, милый! — Лобанов коротко и уже, в предвкушении удовольствия, властно расхохотался.
2001 ©
Валерий Бондаренко. Текст
впервые опубликован на сайте
COMUFLAGE@КОМУФЛЯЖ, Ваше
мнение и отзывы Вы можете послать автору
рассказа: cyberbond@rambler.ru |
|||
ГОСТЕВАЯ КНИГА И ФОРУМ САЙТА "COMUFLAGE @ КОМУФЛЯЖ" |
|||