ВЛАДИМИР БОНДАРЬ

"РАННЯЯ ВЕСНА"

В трехэтажке на окраине Грозного расположился взвод. Все, кроме часовых, находились в большом зале на первом этаже. Пять человек сидели, греясь у костра, четверо лежали рядом на сбитых деревянных щитах, накрывшись плащ- палатками и бронежилетами. 

На полу стоял маленький радиоприемник. Из него сквозь шипящий фон пробивалась еле различимая попсовая музыка. Серый дым не успевал уплывать сквозь безрамные окна, его мутные клубы постоянно висели в зале и в коридоре. Для солдат дым переносился легче, чем холод. Они молча, терпеливо сидели, давно прокопченные, с серыми лицами, с красными воспаленными глазами. Часто кашляя, жмурили слезящиеся глаза. Некоторые, наглотавшись дыма, согнувшись, прятали голову в коленях, через некоторое время поднимали ее, широко открыв мокрые глаза, безумно глядя впереди себя. Одежда их, блестевшая от грязи, из- за постоянно витающей пыли и пепла приобрела мышиный цвет.

На улице моросил мелкий холодный дождь. Время приближалось к полудню. Дрова кончались. Один из сидевших солдат, взяв топорик, пошел ломать принесенный с верхних этажей и оставленный у входа комод.

В городе шла затяжная перестрелка, до солдат доходило только ее эхо. Здесь пока было спокойно.

На соседнем посту кто- то, дурачась, простучал из пулемета мотив ламбады.

— Скоморох, наверное, с ума сходит,— прореагировал один из сидевших солдат.

Другие заулыбались, оживились.
— Всего лишь третий день… Рановато у Шурика клин пошел.

Разговорились. Причем, каждый говорил о своем, не слушая другого. Один говорил о мнимых переговорах с боевиками, другой о том, сколько дней тут еще осталось торчать, третий вовсе об отпуске. Сидевший среди солдат сержант посмотрел на ручные часы. 

— Может, новости поищем? Двенадцать скоро.
— Какие?— зевнул лежавший на щите прапорщик. 
— Жидовские? Так я тебе их сам расскажу. — И начал официальным голосом — точно радио — повторять изо дня в день передаваемое. — За истекшие сутки в районе города Грозный особых перемен не произошло. Позиции федеральных сил обстреливались восемнадцать раз со стороны сепаратистов. Потери среди военнослужащих: два человека погибли, семь получили ранения различной степени тяжести… Теперь, сынок, можешь включить радио и проверить дядю.

По длинному центральному коридору раздались торопливые шаги. Все у костра обернулись к входной двери. Вскоре в ее проеме появился один из часовых, на ходу громко докладывающий:

— Товарищ старший лейтенант, к нам чечены местные пришли. Вас просят!

Среднего роста, худощавый, давно небритый лейтенант сурово пробасил в ответ:
— Ты чего пост бросил, идиот!
— Там Селиванов остался, — часовой обиженно блеснул глазами.
— Се- ли- ва- нов,— передразнил лейтенант,— толку с того Селиванова. Сопли жевать только умеет, как и ты. Хорошо хоть сюда их завести не догадались.

— Пойдем, Сашка,— кивнул он сержанту,— узнаем, чего им надо…

Во дворе стояло четыре чеченца, каждому лет по тридцать, а, может, и больше.

Лейтенант дальше порога не вышел. Остановился, подозрительно изучая гостей. Один из чеченцев подошел к нему поближе. Волнуясь, поздоровался. С легким акцентом, выдававшим в нем человека городского, заговорил, часто сбиваясь:

— Командир, брат у меня с работы сегодня ехал. Недавно — может, двадцать минут назад — в него на соседней улице стреляли ваши ребята. Саиду в живот пуля попала, много крови потерял, еле до дому добрался. У самых ворот сознание потерял. Сейчас умирает. Ради Аллаха, помоги ему. Он, клянусь, никому плохого в жизни не сделал. Мухи не обидел, — расстроенный чеченец задыхался,— с хирургом помоги, пожалуйста. У Саида пятеро детей осталось. Если умрет — я со своими шестью их не прокормлю.

— А где я тебе хирурга возьму?— неприветливо парировал лейтенант.

Чеченец сглотнул слюну. Левая щека его нервно подрагивала, черные глаза застыли — словно отключились:

— Помоги, пожалуйста, командир! Мне некуда ехать…
— Хорошо, я свяжусь со штабом, вызову машину. Его отвезут, — лейтенант развернулся и пошел в дом. 

В коридоре лейтенант остановился, подождал идущего сзади сержанта:

— Давай покурим.

Сержант достал из- за пазухи потрепанную пачку “Беломора”, вытащил папиросу, дал лейтенанту. 

— Товарищ старший лейтенант, пойду свяжусь со штабом.
— Не надо…
— Как?
Их глаза встретились. Лейтенант ухмыльнулся.

— Неужели ты всему поверил? Мозгами пораскинь. С какой работы он мог ехать? Где он ее нашел, если город всю неделю в подполье сидит? — лейтенант, подавившись дымом, закашлял. Оправившись, уверенно продолжал. — Дуру они нам гонят. Блефуют. Выхода у них нет — вот они и блефуют. Жалостью пришли взять.

— Не знаю, — опустил глаза сержант,— все равно, нечестно как- то. Ведь, может быть, мы ошибаемся. Тогда…

— Плевать! — прервал его лейтенант. — Плевать мне на них всех. Мне вас, дураков, жалко. Отчета мне им не давать. Вам, матерям вашим… Ты здесь сколько времени? Две — три недели? А я, кажется, всю жизнь. Ничего у меня не осталось: ни прошлого, ни будущего. Здесь моя кабала, здесь единственное место на Земле, где я по- настоящему кого- то терял, перед кем клялся… — Лейтенант занервничал. — Я не святой, забывать и прощать не умею. Пусть он там подыхает. Ты насчет него не ходи, больше не стоит. Понял?

Лейтенант сделал несколько затяжек, затем спокойно произнес:
— Схожу наверх, проверю наших.
Ушел. Сержант остался стоять, тоскливо уставившись глазами на открытую входную дверь. Глухо слышались шаги поднимающегося по лестнице лейтенанта.

Прошел час. Брат Саида несколько раз подзывал лейтенанта. Тот всякий раз натянуто повторял, что, с кем надо, переговорил, обещали машину. Вот- вот она должна подойти.

Сержант молча и понуро сидел у костра.
Солдат, ответственный за дрова, вернулся с очередного рейда с хорошей сигаретой в зубах. Бросив у костра поломанную мебель, сел, и, дразня других, стал с форсом ее курить. Сразу посыпались вопросы: “Когда успел выпросить, фраер?”, “Похчи всем дают?”.

Внезапно и неожиданно для всех взорвался сержант:
— Твою мать! Савельев, ты долбишься, что ли?! Сырых дров от сухих отличить не можешь! Чего ты, сука, их дымить сюда приволок?!— покраснев, как рак, он поднялся, схватил автомат и вышел из комнаты. Направился к лестнице, но вдруг остановился. Замер, простоял несколько секунд, затем свернул в левую комнату, где, выглядывая в окно, скучал часовой. Увидев сержанта, он молча отодвинулся, давая и тому место у окна. Вместе они наблюдали, как во дворе трое солдат добродушно разговаривали с чеченцами.

— Постой, я тебя знаю!— один из чеченцев ткнул пальцем в грудь солдату.— Тебя по телевидению показывали, правда?

Солдат несколько смутился. Потер пальцем нос.
— Ну, когда- то давно по краевому нашему показывали. Я вообще на гитаре играю…
— Ну вот!— чеченец вскинул глаза. — Там я тебя и видел…

Брат Саида оказался крайне сентиментальным. С трогательной улыбкой вспоминал, как хорошо было до войны. Он водителем катался по всему Союзу. Много у него везде осталось друзей и знакомых. Вспоминал города. Вспоминал Грозный. Как легко и хорошо было жить здесь раньше. Ни один сумасшедший не мог предположить тогда, что будет такое… Разговор о мире оказался самой общей, любимой и близкой для всех темой. Единство царило полное. Война была никому не нужна. Чеченцы клеймили своих командиров, солдаты — своих. Дело доходило до того, что начинали приглашать друг друга в гости после войны.

Все оборвалось, когда из, казалось, пустого проулка появилась фигура пожилой чеченки. Мрачная, неуклюже ступающая, она скорбно подошла и тихо произнесла что- то по- чеченски. Брат Саида побелел, как стена, остальные из его окружения опустили головы. Больше никто не проронил ни слова. Медленно, не по- доброму расходились. Чеченцы скорбной цепочкой, не оглядываясь, побрели по тропинке, разделяющей маленькие безжизненные хижины. Солдаты провожали их тревожными взглядами. Чтобы отвлечь их, лейтенант решил скомандовать сбор и определить каждому задачи на остаток дня. Все снова собрались в серой прокопченной комнате. 

21 ноября 1999 г.      

© Владимир Бондарь. 

Все права защищены.
Перепечатка и публикация разрешается только с согласия Автора.

ГОСТЕВАЯ КНИГА  И ФОРУМ САЙТА "COMUFLAGE @ КОМУФЛЯЖ"