СЕРГЕЙ ПАРАМОНОВ

"ОГНИ МЕГАПОЛИСА"

1, 2, 3, 4, 5

(разбиение рассказа на части - условно)

— И шоб в восемнадцать нуль-нуль ты у меня стоял в строю.

Старшина Онищук запер каптёрку и сунул ключи в карманы широченных брюк.

А ефрейтор Чижов отправился в увольнительную, в город.

Мытищи — городок ничего, а главное — Москва рядом. Чего он тут не видел? Всякий раз, получив увольнительную, Чижов садился в электричку и устремлялся в белокаменную. Ефрейтор Чижов любил бродить и думать. Столица кишела людьми, дымила трубами, гудела подземкой, гремела автотранспортом, пахла зеленью, бензином и мороженым. По вечерам десятимиллионный город-гигант светился огромными окнами магазинов, ресторанов, вывесками, рекламой, перекачивающими народ вокзалами, освещёнными множеством прожекторов памятниками и соборами, красными «М» входов в подземное царство метро, домами-скобами, домами-башнями, «домами-параллелепипедами», знаменитыми Высотками, гостиницами и универсамами в стилях барокко, ампир, модерн… В суетливой и праздной столице хорошо было затеряться, углубиться в себя и о чём-нибудь думать.

Было страшно представить, сколько всего потребляет Москва: электроэнергии, горючего, продуктов! Какую армию уборщиков и мусорщиков надо иметь, чтобы поддерживать в этом вселенском проходном дворе показательный столичный порядок! Строгостей в Москве хватало, но и грязи тоже. Ефрейтор Чижов прощал столице её неприбранность, — старушка всё-таки, да и строилась на болоте. А в большом хозяйстве всегда за чем-нибудь, да недосмотр. Те же приезжие, гости столицы… известно, какие с гостями хлопоты — в доме-то надо после три дня мыть да выгребать!.. А уж военных тут как собак нерезаных! От серых папах в глазах темно. Не зря говорят, что высшего армейского начальства в одной Москве больше, чем во всём североатлантическом блоке. В подмосковных лесах нынче грибы не водятся — наверное, там водятся генералы. А гриб для них есть на свете один — ядерный…

Может быть так, а может к не так думал ефрейтор Чижов, но пенял он добродушно, он вообще парень был незлобивый, ти­хий. Провинциал. Старшина Онищук наказывал крепко, отправляя личный состав в увольнение: «Глядыте у меня у Москве, угодите у комэндатуру — ноги з жопы повыдергаю! Шоб потреблялы одно мороженое и баб за киломэт обходили…» В своей колоритной про­стоте старшина являл собой суровый бастион казарменного миро­порядка, и всякая попытка разжалобить Онищука могла исходить лишь от окончательного дерева с дуплом вместо головы. Но даже при всём осознании собственной ничтожности перед могутной фи­гурой прапорщика Онищука и в комендатуре многие побывали, и потребляли не одно клубничное в прохладно-голубых фантиках. Голь на выдумку хитра.

Ефрейтор Чижов старался гулять где-нибудь в малолюдных местах — в старинных тихих переулках, на набережных, у стен древних монастырей. В центре Москвы попадались прямо-таки провинциальные уголки, чем-то похожие на околицу старинных городков. Да и махать рукой под козырёк перед каждым встречным погоном не бо­льно хотелось: шуму и параду провинция не любит.

Впереди стояла стайка смазливых девчушек, и ефрейтор Чижов набычился, приосанился и пробурил мимо, немея затылком — женского полу он стеснялся. Сзади прыснули. «Ишь, столичные штучки», — подумал Чи­жов. Солдат тут тоже не любят — чванливые уж больно москвичи, занос­чивые. А солдат кто? Сермяга! Можно и посмеяться, и «подколоть»…

День был хмурый, ветреный, и ефрейтор Чижов купил билет в кино, на французскую комедию про слуг трех мушкетёров. Кар­тина была весёлая, особенно когда живых раков в трусы бросали и отстреливались дальнобойным поносом из быка, дёргая несчастную скотину за хвост. Французский бык работал как брандспойт!

После фильма ефрейтор Чижов сидел в скверике неподалёку и курил купленное «Золотое руно» фабрики «Ява». Наблюдал, как на ветке дерутся воробьи, и с сожалением думал, что завтра опять дежурить в автопарке, и водилы-старики будут гонять и изде­ваться. Протрубил почти год, но пока нет молодого пополнения — бегать ему, Генке Чижову, в «гусях». У них было так: «помазок», «гусь», «гусь со стажем», «дед», «дембель». Так что он был уже возле перевала, но ещё не на нём. Не то чтобы ефрейтору Чижову хотелось перейти в когорту эксплуататоров — скорее, выйти из касты эксплуатируемых: до сих пор побаливала у него лодыжка левой ноги — настучал сапогом «дед» Ивантеев, зловредный чувашин из Чебоксар. Он, видите ли, от бабы письмо получил с «прости-прощай», а «гуси» виноваты. На то и «гуси», что ши­пят, а не кусаются. Сперва сержант Ивантеев дрочил по уставу, вместе в наряд по столовой заступали, а потом поставил в толч­ке навытяжку, носок заставил тянуть, а по опорной ноге пинал, сволочь… Эх, поскорее бы уж молодых пригнали. Чтоб крикнуть: «вешайтесь!» и малость расслабиться — крючок у горла не застёги­вать, ремень не затягивать по овалу головы, сапоги не пидарасить, пилотку сбить набок, кокарду на шапке выгнуть, в наряды не бе­гать то и дело и вообще… Чтобы старшина Онищук, стариковский угодник, называл Геной, а не кривил рыжий ус с ленивым презре­нием: «Тьхву ты, дохла вобла! Жертва аборта… Моло­дняк, салабоны! Не могёте вы, крокодятлы, без чуткого руководст­ва». И за всякую маломальскую провинность — «на полы», гонять по ним, как по палубе, воду из опрокинутой пожарной бочки, на кара­чках, с мылом, щёткой и лезвием для бритья, под жеребцовские наставления стариков, под мат и пинки. Сурова ты, армейская на­ука выдавать.

Неужели с очередным приказом всему этому придёт конец, и старшина переключит отеческую заботу на вновь прибывший молодняк, покрикивая на какого-нибудь, как он, Генка Чижов, год назад, не­дотёпу в обвисшей форме: «Шо там у тебя, Валиков, из жопы торчит?! Домашняя кулебяка лызэ чи шо? От якой конхвуз, в рот тебе компот из гнилых сухохвруктов!» А ржать уже и подначивать будут они, «гуси-стажёры», законные наставники с бесценным опытом делать из салабонов солдат. А спокойный за дело Онищук будет сидеть в своей каптёрке, как капитан Флинт из «Острова сокро­вищ», и петь мелодичные украинские песни, заполняя наряды на котловое и табачное довольствие.

На скамейку Чижова подсел паренёк, попросил закурить. Фи­рмовый москвич по виду: серая куртка-дутыш, красный шарф, вязаная шапочка до бровей. Оба закурили. Выпуская дым, паренёк запросто поинтересовался, что тот делает в Москве.

— Сижу, думаю, — сказал Чижов. — В кино ходил. Увольнение отгуливаю.

— Меня Вадим зовут, — дружески представился подсевший. — Давно служишь?

— Скоро год.

— А где? Если не военная тайна, конечно.

— В Подмосковье.

— Ну и как служба?

— Да по-разному.

— Дедовщина есть?

— А где её нет, — усмехнулся Генка.

— А мне весной идти, — поделился паренёк. — Я здесь в текстильном учусь, а вообще сам из Жуковского, это тоже под Москвой. Слыхал, наверное?

— Слыхал, — сказал Чижов. — Ты на портного, что ли, учишься? — он как следует рассмотрел Вадима, находя соответствие с догадкой. Чистенький, улыбчивый, комнатный мальчик. Форма его сделала бы совсем смешным.

— Почему на портного, — слегка смутился Вадим. — На художника по росписям тканей. Странно звучит наверно, да?

— Нормально, — Чижов отвёл взгляд.

Поговорили ещё о том о сём.

— Скучно как-то, — вздохнул паренёк по имени Вадим. — Не находишь?

Чижов пожал плечами.

— Я к тому, — продолжал Вадим, — что холодновато как-то сегодня. А у меня есть чем согреться. Не против? Не одному же греться-то, а?..

Мальчик глянул провокационно. Улыбнулся.

Чижов заколебался.

— Понимаешь, — смягчил его не совсем простую дилемму Вадим, — я здесь никого почти не знаю, а такая порой тоска!.. Тебе наверно это тоже знакомо.

Тоскующий ребёнок — нечастое зрелище. Почему-то Чижова это убедило.

— Тогда пойдём, — обрадовано произнёс Вадим, — тут рядом. Сам я в общаге не живу, но с ребятами по-свойски. Даже местечко за мной числится, а я — «мёртвая душа» у них. Это значит, что своим фактическим отсутствием я расширяю их жизненный периметр.

Чижов лишь усмехнулся в ответ.

Пока шли по многолюдным проспектам, Вадим всё время болтал без умолку, а Генка больше молчал. Но постепенно начал оттаивать, успокаиваться и, когда уже свернули с широких шумных улиц во дворы, стал потихоньку подключаться к разговору.

— Если художник — не пропадёшь, в армии любые мастера в цене. Старшина тебя мигом пристроит. У нас в части парень после архитектурного служит, офицерских жён карандашом рисует — как фотографирует. И харч, и девочки без проблем!..

Вскоре они уже входили в обшарпанный, по-казённому безликий подъезд с наглядно-агитационным холлом, больше похожим предбанник или накопитель — с неистребимым почему-то запахом кошачьей мочи, сплошь щербатым от вылупленной керамики полом.

На вахте их никто подозрительно не изучал и не требовал документов, потому что никого на удивление не оказалось. Да и в коридорах было пустынно, будто всех взяли и срочно эвакуировали. Это сняло с Чижова остатки напряжения, которое, наряду с любопытством, неизбежно при посещении незнакомых мест. Теперь Вадим предусмотрительно молчал, со смыслом обозначая ситуацию глазами. Этот нелегальный проход привносил в Чижова забытые чувства: и когда поднимались по лестнице, и когда двигались по бесконечному кишечнику коридора, спроектированному, вероятно, первоархитектором всех советских общаг, и когда Вадим отпирал одну из бесчисленных издрызганных дверей под номером «488», вызванивая ключами… Они вошли и, защёлкнув за собой дверь, Вадим с облегчением произнёс:

— Ну вот и прибыли… Это наша блат-хата, приют студиозусов. Располагайся как в собственной квартире.

— У меня дом вообще-то, — поправил Генка. — А на данный момент я на казарменном положении.

Чижов огляделся. «Квартира» обдала духом тоски и необустроенности. По адресу её населения наблюдалось полное его отсутствие.

— Тем лучше, — легко бросил Вадим. — Все разъехались, посидим без напряга. Раздевайся.

— Слышь, я бы пожрал чего-нибудь, — заявил от шкафа-раздевалки Чижов. — Надо было прихватить дэцел по дороге.

Вадим засмеялся.

— Пороемся — найдём и тут, — обнадёжил он. — Ты давай сбрасывай свое сукно и проходи, а я сейчас быстро всё организую.

Чижов повесил на плечики шинель, проверив шкафные крепления на прочность, пристроил фуражку и ремень и, глубоко вздохнув, провёл своей ладонью по упругому ёжику волос. Теперь жилище предстало вплотную. Всё тут было под стать заведению, со стабильной печатью инвентаризационного постоянства, где даже скопление пыльной липкой стеклотары в углу у входа казалось непременным дополнением, осуществляемым согласно типовому проекту с непререкаемым графическим заголовком: «ОБЩАГА».

— За свинарник приношу извинения, — на ходу обронил Вадим, снуя в поисках кормовых запасов отсутствующих обитателей, — Тут тоже что-то вроде казармы, но без солдафонщины. Сам понимаешь.

— Нашего старшины жаль нет, — сопоставил это мамаево побоище с образцовым порядком в родном кубрике Генка.

— Грозный старшина?

— Твоё счастье, что не знаешь. Зверь.

Вадим сочувственно скривился: мол, так и бедствуем!

Без своей объёмной куртки он оказался жутким хиляком в свитере, который болтался на нём, как на вешалке. Он осиял убогое пристанище своей белозубой улыбкой: милости просим к столу!

Чижов подивился хлопотливой прыти Вадима: по крайней мере еда нашлась, хотя и не первой свежести — остатки трапезы тех, кого тут не было. Но большая сковородка с яичницей, плавленый сыр в пластиковой ванночке и батон хлеба всё-таки лучше чем ничего. Под это импровизированное дело откуда-то из-под кровати, из-за свешенных до полу одеял Вадим извлёк с эффектом заправского фокусника противотанковую бутылку «Агдама» и воцарил перед гостем. На душе мгновенно повеселело.

— Держи, откупоривай. Умеешь? — лукаво произнёс Вадим.

— А то! Давай-ка её сюда.

Генка, не долго думая, откупорил бутылку. Поставив рядком два общажных стакана, сразу налил по полному. До сих пор Чижов чувствовал себя не совсем в своей тарелке, и ему уже хотелось поскорей найти общий язык и избавиться от неловкости чужака.

— За знакомство! — лихо провозгласил Вадим.

Тёплое вино пилось противно. Почти без паузы, словно по договорённости, пропустили по второй, и лишь после этого Чижов расслабленно вытянулся на стуле.

— Ништя-як. Курить-то у тебя тут можно?

— Ну что ты спрашиваешь?.. — рассмеялся Вадим, тоже доставая сигареты. — Кури. Хочешь, покури моих. У меня «Пельмень», не желаешь?

— Какой ещё пельмень?..

— «Pall Mall», — рассмеялся Вадим. — Не слышал, что ли, никогда?

— Не-а. Ну тогда давай сюда свой «пельмень»…

Закурили. Чижов, прищурившись, смотрел на Вадима и про себя забавлялся тем, что тот курит как неопытный актёр, исполняющий роль. Так, наверное, курили черноморские фраера времён НЭПа…

Какое-то время разговор продолжал холодить пустотой… Но винные пары вскоре достигли нужных центров, и через каких-то полчаса новоиспечённые друзья уже находили единодушно, что жизнь полна любви и вселенского смысла. Что-что, а в эрудиции Вадиму было не отказать — это Чижов понял сразу. С каждой минутой общения Генка узнавал массу вещей, о которых доселе и представления-то не имел. Да и откуда? Жил он до призыва в армию в почти медвежьей глуши и ничего не видел, кроме ворон и грязно-пыльных улиц родного, затюканного скукой обыденности городишка. Да и какое уж там образование, кроме восьми классов школы и последующего ПТУ? Так, кое-что помнил из школьных программ, но этого явно не хватало в поддержку беседы с Вадимом.

При этом, однако, Генка успел заметить, что его собеседника тяготит внутри какая-то смутная, до поры сокрытая мысль, и именно ей по-настоящему посвящена вся эта встреча. В разговоре эта странность проскальзывала почти физически… Чижов не мог отделаться от ощущения что вот уже скоро час как они знакомы, и всё это время Вадим очень уж оживлён и предупредителен. За его забавной взбудораженностью он тем не менее нескрываемо собран: явно приглядывается, внимательно стреляет глазами, изучает ситуацию… Генке нет-нет да и мнилось, что ещё немного, ещё один выпитый стакан — и язык Вадима развяжется до конца, и тот выложит на стол все свои карты… но этот миг продвигался снова и снова… Хрен его знает, может причина всем подозрениям — Генкина осторожность, ожидание везде и всюду подвоха, что присущ почти всем выходцам из «медвежьих углов»?

Между тем, Вадима заметно развезло. Однако, находясь в алкогольном раже, он загадочно подмигнул:

— Это не всё. У нас ещё есть, — и потянулся к заветному местечку, едва не опрокинувшись вместе со стулом на пол.

Генка ловко подхватил падающего, оценив, что у невесомого доходяги Вадима плотная кость. Тот галантно поблагодарил своего спасителя, а через минуту на столе появилась ещё одна бутылка. Вадим приудобил уже тару к открыванию, но Генка нахмурился и остановил его благородные порывы:

— Мне, наверное, пора.

— Как?! — изумился Вадим, мгновенно обретший чувство реальности.

— Служба…— развёл руками Генка.

Вадим сразу замолчал, поник, опечалился.

— Так хорошо сидели…— сказал он потерянно.

Чижову вдруг показалось, что пацан сейчас разрыдается, прямо на его глазах.

— Я вообще-то мог бы ещё, — промолвил он нерешительно. — Недолго, с полчасика.

Это сразу же (в меру остаточной трезвости, конечно) преобразило Вадима.

— Предлагаю принять активный душ, — заявил он. Не без усилий сводя взгляд в одну точку, где-то на переносице Генки, добавил: — Тебе же надо быть в форме, правильно?

— Правильно, — снисходительно поддержал Чижов.

— А потом мы быстро прикончим остатки, — вынес мысль на волне оптимизма Вадим.

— Тебе, по-моему, уже хватит… Ты и так готов…

— Правда?! Не-е-е, я ещё могу. Ну что — в душ!!!

Это было вполне разумное предложение. Когда от субботы до субботы жужжишь, как пчёлка, без сил заползая по вечерам в улей казарм и, упав на кроватное железо, несколько часов подряд вдыхаешь не фимиам ментола и эвкалипта, а портяночный дух в восьмидесятипятивариантном воплощении, то не удивительно, что от тебя за версту будет разить конюшней.

— Чистое тело — чистые мысли! — изрёк Генка чужую мудрость, со знанием добавив: — Хорошее средство от педикулёза. Как тут, кстати, насчет вшивости?

— Нормально, — успокоил Вадим. — Лобковые, думаю, водятся.

— Бардак он и есть бардак, — со строгостью констатировал Чижов. — Оно и понятно: а чё ещё от вас тут ожидать?..

Вадим многозначительно улыбнулся.

Стянув с себя свитер и оголив телесные мощи, он стал похож на взъерошенного воробьёнка. «Хворобышек» — так Генкина бабушка называла того в пору частых детских простуд.

— Форму лучше оставить здесь, чтоб не рисоваться в коридоре, — посоветовал Вадим, обмотав птичью шею вафельным полотенцем. — А то знаешь, у здешней комендантши есть вредная привычка рыскать по этажам и выявлять посторонних лично.

— Она без выходных, что ли, бдит?

— Да все они тут псы…

— Чекистский подход, — произнёс Генка и на минуту озадачился. — Мне в трусах, что ли, идти?..

— В брюках, конечно, только тапочки обуй там, в углу, — показал Вадим. — А про комендантш это ты точно сказал — все они внучки незабвенного Феликса Эдмундыча. По-моему, во времена трудного детства их заворачивали, за отсутствием пелёнок, в газету «Правда».

В коридоре Вадим приглушённо поинтересовался:

— А ты не рядовой, да? Сержант?

— Ефрейтор.

Вадим оказался не чужд армейского фольклора:

— Лучше дочь проститутка, чем сын ефрейтор?

— Наш ротный считает иначе, — не обиделся Генка. — Он говорит, что господин Шикльгрубер тоже с ефрейторов начинал.

— Шикльгрубер? А это кто ещё такой?

— Гитлер, кто!

Вадим громко заржал, забыв о конспирации, но тут же приложил палец к губам.

— Блин. Жаль, в нашем «Саласпилсе» о ефрейторе Шикльгрубере ничего не знают, — прошептал он. — Могут и повязать. Пойдём-ка быстрее…

Коридор был бесконечным. Местоположение душевых кабин, очевидно, предполагалось искать в его торце.

— С ефрейтором мне Взрывпакет удружил, на Первое мая, — тихо говорил Чижов. — Как зёма. У нас ефрейторов много, поэтому роту псарней зовут. Ефрейтор — по-нашему «пёс».

— А Взрывпакет кто?

— Замполит. Пороховщиков фамилия.

— А-а-а, понятно… — улыбнулся Вадим. — Ну вот мы и пришли.

Холодный душ пошёл на пользу. Вадим блаженствовал, обдавая Чижова звонкими брызгами струй, отфыркивался и сладостно мычал:

— Лафа-а!..

От желания протрезветь он окончательно посинел, но тем не менее героически подставлял под шумный водопад своё костлявое тело. И вообще он своим тощим видом весьма забавлял Генку. Между тем, видимо давно привыкнув к осознанию своей смертельной худобы, завистливо ощупал предплечья Чижова:

— Слушай, где ты так тело своё накачал, а? Атлет прямо!

— Когда-то в колхозе припахивал, — отозвался Генка. — Плюс армия. А ты-то чего такой дохлик?

— Порода. Зато я жилистый. Во, смотри!!!

И Вадим комично напыжился, выпятил грудь, напряг «мускулы» и грозно посмотрел на Генку.

— У-у-у!!! Бойтесь меня, бойтесь!!! Задавлю!.. Заломаю!.. Берегись!!!

— А, ну да, — насмешливо сказал Генка и, в ответ на комиксы Вадима, ухватил его за шею и прижал к себе.

Это был обыкновенный улично-мальчишеский «прикол», ещё с детства. По всем законам такой борьбы противнику следовало бы сопротивляться, выявлять свою силу, бороться… Но Чижов почему-то не заметил в Вадиме обычного в таких случаях сопротивления — напротив тот по-детски сдался, без боя. Чижов даже смутился…

А вот за очередь нырнуть под струю шла настоящая борьба, возились на мокрой керамике как ненормальные. Уступать Вадим не хотел, при всём неравенстве сил.

— Да иди ты в другую кабину, — гнал его Генка. — Вон их сколько! Раз, два, три… Четыре штуки!..

— Они все не работают!..

— Не ври, работают.

— Мне там будет скучно.

— Ах, скучно?! Ну тогда смотри! — внезапно Генка обрушил на Вадима ледяной поток.

Тот, бедолага, скакнул зайцем вон, отряхивая жгучий холод с плеч и тут же порываясь к «страшной мести». Чижов занял оборону. Как если б на футбольных воротах врос в поле голый вратарь. Совсем голый. Вадим вдруг опустил руки и засмеялся.

— Расслабься, штурм отменяется.

Урегулированная тёплая струя вновь объединила их. Чижов жмурился, задрав голову, вбирая лицом бодрящие токи. Поток ослаб, истончился, превратясь в мерную капель. Генка убрал с лица влагу. Рука Вадима лежала на барашке крана и чуть подрагивала. В весёлых минуту назад глазах темнела пристальная грусть, да такая, что Генку опять лизнула прежняя неловкость.

— Ты чего? — растерянно спросил он.

По усыпанной бисеринками коже Вадима пробегал отчётливый мандраж.

Генка снял с гвоздика полотенце, накинул на Вадима:

— На, оботрись. Закоченел, что ли? Оботрись, говорю — простынешь ведь.

Вадим молчал, пребывая в странном оцепенении…

Генка сам обернул Вадиму плечи и чуть встряхнул его. Ободряюще и как-то вымученно улыбнулся, заглядывая в глаза:

— Эй? Ты где?.. Чего замолчал-то?

Вадим кротко улыбнулся в ответ.

— Нормально, я здесь.

Прозвучало это совсем тихо. При этом Вадим как-то виновато зашарил глазами мимо Генки.

— Ты меня пугаешь, — заявил Чижов со всей решимостью — Колись, в чём дело?

— Да ни в чём! — неожиданно зло сказал Вадим.

— Ну, как хочешь…

В дальнейшую секунду Чижов не успел сообразить, как заморыш Вадик с полотенцем на шее встал на колени перед ним и уткнулся губами в то, что одно могло быть сейчас напротив него.

Чижов офонарел. Стоял как столб и хлопал глазами в никуда… Видимо, по нему одновременно потекли сладкий стыд и гадкий ужас, глаза так и не смогли опуститься вниз, чтоб увидеть, как Вадим с молитвенным отрешением пребывает где-то внизу… но напрягшиеся мышцы бёдер чувствовали подъягодичные объятья мальчишки, из которых не было ни сил, ни желания вырваться… И Генку Чижова запоздало осенила вся разгадка этой встречи…

1, 2, 3, 4, 5 *

* Разбиение рассказа на части - условно

2000 © Сергей Парамонов. 

Все права защищены.
Перепечатка и публикация разрешается только с согласия Автора.

Текст в специальной редакции для сайта COMUFLAGE@КОМУФЛЯЖ,
и выложен здесь с согласия автора.

E-Mail: Сергей Парамонов

ГОСТЕВАЯ КНИГА  И ФОРУМ САЙТА "COMUFLAGE @ КОМУФЛЯЖ"