СЕРГЕЙ ПАРАМОНОВ

"ОГНИ МЕГАПОЛИСА"

1, 2, 3, 4, 5

(разбиение рассказа на части - условно)

Чижов слушал завороженно, как сказку на китайском языке. Это подбавляло Вадиму азарта.

— Если б не твой кишкоправ, моя б хотеловка не взъёкнула даже и средний этаж не поехал бы наверх. А увидел твоего лысика, это был уже «флёр де рос» по энцефалу, детский крем с меня и потёк, проснулась Люсьена Паллна, французского батона захотела со сметанной начинкой и двух «рафаэлл» на меду, опытная потаскушка-опиздохуиловка. В общем — сам видел…

И вдруг на глазах у Вадика выступили слёзы. Он горестно притих и сразу стал маленьким и беспомощным «хворобышком»…

— Вадик, — кое-как разомкнул уста ошарашенный Генка, — что это было? Расшифруй. В общих словах.

— Что ж ты такой недогадливый-то?.. — устало изрёк тот, шмыгая носом.

— От твоих речей уши в трубочку сворачиваются, — сказал Генка. — Семь вёрст до небес и всё лесом.

— Да просто всё, просто… до тошноты. Как они мне все надоели, если б ты знал… Кадрить будут тебя собратья мои изо всех сил. Не от слова «кадры», а от слова «кадриль». Танцы перед тобой устраивать, на части рвать — кому больше да толще достанется. Да, ты прав, это своя индустрия. Своя культура, свои законы, своя религия, если хочешь знать!.. И без особых знаний и инструкций туда лучше не соваться. Или задрочат, или захлебнутся сами. Красивый ты, гадёныш, красивый… Ты даже сам не знаешь, какой ты… Хоть в зеркало-то смотришься когда-нибудь? Да не только в красоте тут дело. Я сижу сейчас, как мудак, и трепещу перед тобой — не потому что я подлец-авантюрист и тонкий изувер души твоей, нет! Я хочу тебя, всё время, понимаешь? Потому что нет со мной рядом такого как ты. А что ты? Ты посидел тут сейчас, а потом поднялся, хлопнул дверью и — бай-бай… И будешь вспоминать, какого круглого идиота ты встретил, из текстильного. Да — бога ради, дело твоё, думай что хочешь. А я хочу, чтоб ты меня понимал — ведь я же понимаю тебя, натурала лютого, стараюсь по крайней мере… Если бы ты хоть немного меня хотел… Нет, не трахаться, это необязательно — просто быть рядом!.. А как я смогу тебя удержать, как я могу без этого? Вот и происходит та самая «кадриль» — гнусная, безумная, но зато честная. Все беды от одиночества, а прыгать за «Птичкой Счастья завтрашнего дня, которая летает, Яйцами звеня» надо ой как высоко — да вот только не даётся она в руки, вырывается… Выступать твоим насильником каждый раз, что ли, а потом дуру из себя корчить, причинять и тебе, и себе страдания? Мне же не яйца твои нужны, и не «пососушки-полизушки» — мне нужен ты! Живой и тёплый — чтоб я молился на тебя, чтоб мог быть для тебя всем, кем ты захочешь. Да ну тебя в баню! — женись, рожай кучу детей, молись на обе её дыры, если не три сразу и ходи с рогами на башке. Я знаю, ты этого хочешь. Куда уж мне до «двужопой»?!. Что тебе я? Так — поматросить и бросить. Я сам заварил всю эту бодягу, там, в душевой. И мне её теперь терпеть, и расхлёбывать в одиночестве. Пища воспоминаний, дух едва ушедшего. Кто я буду после этого, если мне так всю жизнь свою коротать, скажи?!

Чижов помотал головой.

— Ну ты, паря, мастак мозги-то грузить. Я — в вашем вкусе, выходит? Вот уж не знал.

— Многие знания — многие печали.

— И когда ты успел так нахвататься?

— Дурное дело не хитрое, — улыбнулся Вадим. — А хочешь оду тебе спою, арию Кончиты её же голосом?

— Да пой, теперь всё в дело, — разрешил Чижов.

Вадим осклабился до ушей. Понизил голос и произнёс идиотски, с нервным каким-то издевательским и противным тембром:

— Пыаяимаешь, му-у-ужы-ы-ык, ыягрегат у тибя-а-а быальшо-о-о-о-ой! Зыаме-чательный ыагрегат! Люби его, па-а-арнишаыы, холь и леле-е-е-ей, иба ыагре-гат твой вскруоыужит ешё-о не адну-у ба-а-ашку-у. И ту-у-у, кыаторая с косичками и бантиками, и кыаторая в чьих-нибудь штанах. Всё. Ария закончена. Кончита сдохла на корню от безумной любви, прямо на сцене. Ну что, усёк?

Чижов неловко заелозил от такой похвалы. Он глупо заглянул под стол, вопросительно — на Вадима, тот наставнически улыбался.

— Ты это серьёзно или как?

— Я не «как», я «каком кверху»! Забыл? И есть за что! В грубой лести ты меня теперь уж не заподозришь.

— И вот этим я тебя взял?

— Этим добил. А взял тебя я — за неприкаянный твой солдатский вид. Как доктор Хаггинс несчастную Элизу Дулитл в пьесе «Пигмалион» Бернарда Шоу. Если с тобой поработать — цены тебе не будет. Ты готовая модель, говорю как художник с академическим образованием. Правда, незаконченным. Пока.

— Не знал, что у ваших с этим дефицит…

— Будешь котироваться по высшему разряду. Но тебе это ни к чему, пусть наши девки локти кусают. Ты — неразменный рубль, а может быть и доллар. И надо же — такая мне халява! Есть Бог, есть!!! — провозгласил Вадим.

— Хреновые дела там у вас, если обычный мужик за принца катит, — умозаключил Чижов.

— Никто себе цены не знает, а между тем каждый — вселенная, подобие творца. Считай, что я — твоё зеркало, творящее врата истине. Только не зазнайся уж, пожалуйста, — милостиво попросил Вадим, юродствуя перед будущей Галатеей.

— Ну, я теперь подумаю, — пообещал он насчёт зазнайства. — Если у меня такой «агрегат», которому у вас готовы молиться… Неужели у вас там все такие дэцельные? Или импотенты?

— С торчками, не волнуйся. Но в основном на раз поссать. У биссектрис ещё встречается что-то достойное, это бисексуалы. А может мне просто не везло, не знаю, — признался Вадим. — С испугу, видимо, не растут отростки. От хронической засухи вянут наши корни, вянут. А вам, с такими-то «агрегатами» — хоть бы хны… Запрячут своё добро подальше и — уж только бы кто не достал!.. А то стыд-то, стыд-то, а?!

— Много же ты повидал, — посочувствовал Генка.

— Ты землянику собирал когда-нибудь? — вдруг поинтересовался Вадим.

— Ну, собирал…

— Знаешь там эффект такой: глаза закроешь — и ягоды, ягоды, ягоды… Как если на лампочку включённую посмотреть и сразу зажмуриться.

— Да, есть такое дело, — согласился Чижов.

— А теперь представь, что видит перед сном гинеколог.

Генка запрокинул голову вверх и, наконец, громко рассмеялся.

Вадик смотрел на Чижова серьёзно, без тени улыбки:

— У меня должно бы быть то же самое, только по части мальчиков и дядь всяких чадолюбивых, это и называется — повидал. Тут ты прав. Знаешь, как великая актриса Фаина Раневская называла великого режиссёра Юрия Завадского в обиходе? «Перпетуум кобеле!» Насчет ориентации там дела тёмные, а насчет вечного стояния — прямо про меня. Фаина умела поймать суть. А суть эти ваши сокровища где-то за пределами нашего внимания, не в голубой, увы, унитаз. И это печальная суть бытия. Понял?

— Это озабоченность, вот что это, — поправил Генка.

— Если уколоть хочешь — зря. Я уколов не боюсь, если надо уколюсь. Песенка наркоманов, знаешь? Правда я предпочитаю укалываться другим — щетинкой, например, растущей в интересных местах. Очень это возбуждает. Я вообще за поцелуи как за самый безопасный секс — остальное доделают руки. И вообще мой половой орган — это глаза, я ими трахаю.

— Это я заметил, — сказал Чижов. — И сколько оттраханных в твоем списке? Ты же их, наверно, в отдельный список вписываешь?

— Если ты имеешь в виду члены — а учёту поддаются только они, жертвы зрительных атак бессчётны — то на ёжика, если утыкать, похож не буду. Но резюмировать что-то могу. Из собственных наблюдений, то есть «наблядений». У меня же, говорю, одна беда в жизни — после того, как уродился такой — повышенная блядовитость. Трахомные припадки. Это тебе не педикулёз, хорошее средство от которого керосин или щелочная ванна. Тут скрипишь, а топор войны точишь. Как тот индеец из племени хуа-хуа. Я по знаку «Близнецы», а это знаешь что такое?

— Что?

— Это путешественник по астрологическим спальням. Говоря научно, а не лженаучно — врождённый промискуитет, частая смена партнёров. И не от легкомыслия, а в силу повышенной любознательности. Двенадцать ипостасей любви только в звёздном воплощении! А сколько подвидов?! Жизни не хватит. Ты, кстати, кто по гороскопу? Навскидку — «Козерог» или «Телец». Угадал?

— Тебе видней, ты же нахватанный по всем вопросам, — отшутился Чижов.

Вадим поймал его неловкость, вздёрнул брови:

— Ты не знаешь, что ли? Ну, чудак! Ты где жил-то вообще?

— Да уж не в вашей хитрожопой столице!

— Я тоже не в ней, — напомнил Вадим. — Ты когда родился?

— Я-то? Зимой.

— Месяц?

— Февраль.

— В начале или в конце?

— Ну, двадцать пятого.

— Значит, ты «Рыбы». Ну, почти «Водолей» — думаю, с его влиянием, потому что сразу после. Мутный ты знак: во-первых — пограничный, а во-вторых — «Рыбы» вообще загадочны, как все, чья стихия вода. Мистический знак. Флегма есть, это обоснованно, энергия тоже должна быть. А главное — сексапильность и человеческое обаяние. «Рыбы» очень артистичны. Да, кстати — мы с тобой совпадаем, оба — парные знаки. И по совместимости — в «десятку». Могли бы стать хорошими друзьями.

— Любовниками, ты хочешь сказать, да? — поправил Генка.

— Ну уж это как получится. Тут всё, видишь ли, от тебя зависит. А друзьями — точно. Звёзды не врут. — Я отслужу и уеду, какая тут дружба, — бесстрастно напомнил Генка.

— Год — тоже время. Может, и уезжать не захочешь. Если только на побывку. Я ведь сейчас не шучу, я серьёзно, — сказал Вадим.

— А тебе не обидно будет дружить без секса? А если я девушку заведу? А если сразу двух девушек?

— Да брось ты, хотя ревность и в обычной дружбе существует. Уж я смирюсь как-нибудь.

— А как же Птица Феникс? Или как там ты её назвал: «Птица Счастья с яйцами?» — Генка прищурился. — Будет летать высоко-высоко, и ещё и не одна.

— Ну, что-нибудь придумается. Главное, чтоб не две пары яиц летали. Этого я не переживу. А всё остальное стерплю, — грустно пошутил Вадим.

— Слышь, Вадьк, а может, это болезнь? — доверчиво предположил Чижов.

— Ну, если твой здоровый агрегат между ног — аномалия, то и мое влечение — тоже. Ты любишь варёный лук?

— Терпеть не могу, — сознался Генка.

— А rave-music?

— Я рэйва не понимаю. У нас в части кое-кто тащится, а я — нет.

— А Гандбол?..

— По-моему, скучно. Вот футбол или хоккей — это да!..

— Вот. От гандбола фанатеют миллионы, значит остальные — больные. Неформальные Французы придумали луковый суп, едят змей и лягушек, как и азиаты, а корейцы — собак. А кучка придурков тащится от «рэйва». Понимаешь мою мысль?

— Не те примеры… — сказал Генка.

— А какие те?

— Там дело привычки, а у тебя, у вас — внутри. И от вас не зависит.

— Да нормальная сексуальность, объект влечения лишь другой. Да и либидо у всех разное. Знаешь, что такое «либидо»?

— Ну, знаю по-моему…

— Ну так вот: одни лишь фантазируют — спят с бабой и видят товарища по работе, а другие реализуют свою страсть налево и направо. Тут всё индивидуально. Есть же верные жёны и шлюхи, хотя и те, и эти спят с мужиками. Какая же это болезнь, а? Тебе никогда не хотелось пойти потрахаться с фонарным столбом? А если бы все вокруг только со столбами бы трахались? Ты не «чокнулся» бы от такого положения дел? Ты что, стал бы бегать и трахать эти столбы или предпочёл что-нибудь получше? А представь: ты встречаешь красивую девчонку, хочешь её обнять, поцеловать, а она тебе: «А как же столбы-ы-ы?»

— Значит, я дурак. Я этого не понимаю. Умом — ещё куда ни шло, а в остальном… — и Чижов обречённо развёл руками. — Видно: не дано.

— Да не тушуйся. Многие не понимают. Сила инерции необорима. Это ж веками устаканивалось: Маша плюс Тёма равняется Любовь! Без вариантов. И никаких Тёма плюс Жучка или Маша плюс Медведь. Я не к тому говорю, чтоб оправдаться, эволюцию оправдывать нечего, глупо и излишне… Просто не всё полагалось афишировать, оставались деликатные сферы. Природа всё редкое, уникальное, хрупкое всегда убирала в тень — от греха подальше. Она мудрая, природа. А нетрадиционная любовь — это не хобби какое-нибудь типа филателии. Нас и объяснить-то толком никто не может. Кто-то из великих сказал: «Если ты Творец — значит ты либо гомосексуал, либо еврей». Хорошенькая перспектива, да? И тех, и других гнобят тысячелетиями. А за что? Ответ прост: «Было б за что — вообще бы убил!» А недоказуемое можно по-всякому поворачивать, исходя из той или иной выгоды. Большинство поворачивает, конечно, как ему и полагается: мы — соль земли, а вы — говно. А что для земли благо — это ещё подумать надо. А кто вообще способен проникнуть в промысел божий? Всё на уровне гипотез. Не думай, что всё это так просто, знаешь сколько всего вот тут сидит, — Вадим постукал себя по лбу. — И всё это не от лучезарной жизни.

— Да уж догадываюсь, — произнёс Чижов.

— Ненормальный и думать бы об этом не стал. Обидно слушать, что и как про нас говорят разные идиоты. Что они могут понять? Самцы! Честные дрочилы! Ты и сам, наверно, мусолил не раз эту тему с дружками-солдатиками.

— Да, было, конечно, — не стал отрицать Генка. — Про педрил ещё в пацанах наслушался. Хорошего не рассказывали… А зачем?

— За нападками всегда скрывается страх, это понятно, — сказал Вадим. — А всё же было интересно, ведь так? «А как это у голубых?» Неужто было не интересно? Неужто никогда не задумывался?

— Ну почему, я-то как раз задумывался. Только что тут думать-то зря? Всегда знал одно: вы — несчастные люди. Сегодня ты мне это лишний раз подтвердил. Глупо как-то мозги об это ломать изо дня в день, когда мне это всё абсолютно не нужно. Я, конечно, не этот-самый… как ты говоришь… не «ремонтник». Бить я вас никогда не намеревался. Но и защищать как-то тоже особой охоты не было. Что мне, больше всех надо, что ли? Зачем мне к вам соваться? У вас — своя жизнь, своя культура, которую я, вообще-то, ни хрена не понимаю… «Рачком» каким-то… «за яйцами пошли…» Как на другом языке, ей-богу.

— Брось, я не девушка, я сознаю свою социальную личину. Приучили. И мы несчастные только потому, что мы — оптическое стекло для вас, мы — ваша гипертрофированная проекция. Нас потому и боятся. Никто не застрахован от того, что произошло с тобой. Мы — это обнажённые Вы. Вернее — «Вы» навыворот, напоказ. Мы будто разглашаем вашу страшную тайну, постыдный родовой изъян, мы пугаем вас — как зеркало после пьянки. Видел когда-нибудь своё ясно личико с похмелья?!

— Ё-о-о-о… И с этим компотом в башке ты живёшь?! — изумился Чижов.

— Живу и ещё как: цинично и весело! Ты так не умеешь жить!..

— Это я уж понял.

— А выбора нет! — подпрыгнул Вадим. — И к этому нельзя привыкнуть, иначе сам уверуешь в собственную неполноценность. Подполье не романтика, а зверь, который тебя медленно пожирает. Большевики почему ринулись на штурм Зимнего в семнадцатом? Они озверели в подполье!

— Ну вот. Понесло… А большевиков-то ты чего приплёл? У них была своя цель.

— Своя, не спорю. Но смысл-то — един. И у них, и у нас. Иначе — как жить-то дальше, а?

— Ну и жили бы. А что?

— А то ты не понимаешь? Сам себя пытаешься убедить, что мир в чём-то прав, и ты какое-то недоразумение. Иначе зачем все эти муки?

Из-под влажного чуба Вадима белел детский лоб, на котором особенно рельефно выделялись скобки бровей — будто в вечном изумлении. Он был похож на Пьеро. Разлёт его бровей говорил не «почему я такой?», а «кому я такой мешаю?»

Генка чувствовал себя почти на его стороне, но что-то по-прежнему неодолимо стояло между ними: вроде не противоборство, но и не единение. Он понимал, что не сходящей с лица усмешкой лишь защищает себя от этой убийственной тоски, от недоступной этой логики и безоружной агрессии. С другой стороны — он засиделся в самом себе, чувствуя сейчас отвращение к этой изоляции, такой обычно спасительной. Но хорошо знал и то, что уже чересчур обременён самим собой. Он устал в самокопании. Возможно, Генка придавал излишнее значение своей природе, иногда повышено-болезненное, вроде барышни, озабоченной малейшим прыщиком на видном месте. Это внешне он выглядел этаким скромнягой и простаком, а внутри — лучше не заглядывать.

За раздеванием внешним, очевидно, рано или поздно приходит обнажение души, и голому нечего стыдиться в мире, если он — его часть. Открытые тела всегда намагничены.

— Странно, — уже вслух рассуждал Генка. — Странно, что такое возможно… — он не нашёл слов и взъерошил затылок. Хотел сказать: «…что парень способен любить парня до степени, позволяющей сознательно пойти на риск быть оскорблённым в самых лучших своих чувствах».

Почему людям приходится стыдиться своего естества? Кто заставил их таиться?

Генка запутался.

Он глядел на Вадима, слушал его и всё больше терзался собственной далёкостью, случайностью этой встречи, неизбежным расставанием и тем, что этих посиделок заполночь может уже не повториться никогда. С другой стороны Генка сознавал, что ни состоявшийся разговор, ни даже сцена в душевой его, Чижова, ни к чему его не обязывает. Но сам факт того, что он остался тут, как бы автоматически ставил его в положение дальнейшего выбора. Что он должен был предпочесть: защищать то, что безоговорочно принимал, а теперь уже не особенно и верил в это, или так же безоговорочно поверить пугающим фантомам этой странной ночи, безумной и… притягательной?

«Обстоятельства сильнее нас», — мог бы утешиться ефрейтор Чижов. Кто ему этот Вадик? Откуда он взялся вообще? Ловец душ! Хлебнувший невзгод ребёнок. Не друг и даже не приятель. Но зацепил бравого солдата Геннадия Чижова, зараза, расцарапал душу. Ещё немного, и Генка додумался бы до язвы на внутренней стороне лба.

— Выходит, это как любовь, — подвёл он черту.

— Заговорил я тебя, а поспать бы тоже надо, — сказал Вадим.

— Да как-то не хочется. Странно даже, — Генка тряхнул головой, — Обычно я не отказываюсь. Голод и недосып постоянные.

— Тогда тем более. Койку выбирай любую, приставать не буду, — пообещал Вадим серьёзно.

— Да ладно уж тебе, гроза солдат, — толкнул его в плечо Чижов.

— А ты действительно никогда с мальчиками не баловался? — разбирая постель, спросил Вадим.

— Никогда, — отозвался Генка и отстранил Вадима. — Постель я и сам себе могу разобрать.

— Ладно уж, дай поухаживать. Не часто ведь такое…

— Почему ты подошёл ко мне в сквере? — оставив Вадиму его занятие, спросил Генка. — Я похож на лёгкую добычу?

— У меня другой подход. Ты мне по-нра-вил-ся. Понятно? Я чувствую людей. И не только жопой.

— Не разочаровался?

— А были причины?

— Мало ли… Я, например, неопытный и вообще по жизни не такой. Жопа тебя подвела, выходит…

— А «такой» чтоб ты знал — не велик подарок. Тебя же я в какой-то мере завоевал. Не в обидном смысле.

— Откуда такая уверенность?

— Зерно сомнения я заронил в тебя, это уж точно. А там посмотрим… Ты ж мою жопу ещё не исследовал. Не говоря уж о своей. Пока исследую тебя только я. А ты всё строишь из себя «целку-невредимку».

— Чего-о-о-о?!! — в шутку рассердился Генка. — Ща дождёшься у меня!..

— Да ты же слабак… Ничего я от тебя не дождусь…

— Ах так?..

Генка не выдержал и, поставив подножку Вадиму завалил его на постель, наказывая за это наглое признание.

— Только не убивай, — смеясь, завопил тот.

— Да нужен ты мне, — шутливо замахнувшись, убрал кулак Чижов. — Живи, порть моральный климат Родины.

Генка сошёл с доваленного навзничь Вадима и стал стягивать с себя брюки, поднимая то одну, то другую ногу.

— Э, ты что задумал?! — как бы испугался Вадим. — Что ты собираешься со мной делать?!

— Да иди ты… Спать я собираюсь.

Вадим явно не спешил освобождать чужую постель, лежал и провокационно смотрел на Генку.

— Ты уйдёшь отсюда? — спросил Чижов.

— Не-а. Я с тобой хочу спать.

— Прекрати. Наигрались — хватит.

— А у меня эндокринное помрачение!..

— Оно у тебя — алкогольное. А ну брысь! — приказал Генка.

Вадим лениво поднялся и теперь в упор глядел на него. Глаза в глаза.

— Ты ведёшь себя как блядь, — тихо и почти без шевеления губ произнёс Генка.

Он обошёл Вадима и лёг в постель. Вадим теперь стоял к нему спиной.

— Я уже и глядеть на тебя не могу? — послышался его тихий голос.

— Это сколько хочешь. Если у тебя совиное зрение. Гаси свет и ложись. Отдельно, — напомнил Генка.

Вадим обернулся:

— Какой ты… железобетонный.

— Хорошо замесили.

— Можно я тебя чмокну? В щёчку…

— Нельзя.

Легли. В потёмках Генка покосился на птичий профиль Вадима, который о чём-то думал. Наверно теперь уже было нетрудно догадаться о чём.

— Спи, — сказал ему Чижов.

— Уснёшь тут, — буркнул Вадим.

— Тогда не спи. А я сплю. Спокойной ночи!

Генка отвернулся и сделал вид, что засыпает.

Со стороны Вадима не скрипело и не вздыхало. Как умер.

— Всё ещё не спишь?

Тишина.

Генка снова лёг на спину.

— Расскажи, как у тебя всё начиналось?

— Никак. Онанировал, как и ты.

— Откуда ты про меня знаешь?

— Я что-то не заметил, что ты сегодня в первый раз кончил.

— Какой ты всё-таки растленный. У голодной куме одно на уме.

— Ты спросил, я ответил. Это у тебя развратные вопросы.

— Должен же я знать, с кем сплю в одной комнате. Может ты ночью изнасилуешь меня. Во сне.

— Теперь подумаю, — в голосе Вадима прозвучала ирония.

— С кем я связался! От тебя же детей надо прятать.

— Это как раз не по моей части, — отозвался Вадим.

— Ты не любишь детей? Странно. Вроде бы пора заводить, столько повидал, процесс постиг… Если серьёзно, ты же обречён жить в одиночку. Не страшно?

— Что род не продлю?

— Ну хотя бы.

— Не задавай сложных вопросов.

— Извини. А абстрактно ты детей любишь?

— А ты?

— Наверно.

— А я нет. Вот абстрактно — нет, — признался Вадим.

— Почему?

— Я юношей люблю. Они стеснительные и гуманные, потому что боятся. Потому что сами втайне меня хотят.

— Трепло ты несусветное.

— Ну потрепали маленько. Жизнь-то нелёгкая у нас.

— И чего я с тобой разговариваю, не понимаю.

— А я симпатичный. В меня нельзя не влюбиться. Я безвредный и разговорчивый. Как радио. Хочешь, сейчас спою!

— Ты что, с ума сошёл? — испугался Чижов.

— Ага, страшно? Представляешь, если нас накроют?! Что делает рядовой Вооружённых Сил в несвойственном ему учреждении? А он спит голый с юным созданием мужеского полу. А чего он с ним вдруг спит? Что за дружба вдруг такая? Знаешь, сколько возникнет вопросов у товарищей!

— Во-первых, я сплю не голый, — заметил Чижов. — А во-вторых, не каркай, а то накаркаешь.

— А я зато сплю голый. Видишь меня? — Вадим потряс над собой чем-то белым: — А плавочки-то вот они!

— Слушай, мне твои провокации — до одного места. Понял? Спи хоть на столе, каждый по-своему с ума сходит!

— Да ладно, я пошутил, — отозвался Вадим. — Просто так спать намного полезнее. Ты попробуй.

— Не дождёшься, — отрезал Генка.

— Твоё дело. Тебе же хуже.

— Или спи ты уже, или смени тему, — не выдержал Генка.

— Ладно, я расскажу, как я стал таким. Сменим мрачную футурологию на недавнюю историю одной личности. Ты же хотел слышать?

— Хотел. Тольки по треплись, а рассказывай. И не заголяйся, стриптиз твой меня не заводит.

— А я и не заголяюсь для тебя, просто жарко. Париться теперь, что ли? Не нравится — не смотри.

Вадим накинул на ноги одеяло, постаравшись сделать это художественно.

Чижов сопроводил этот жест снисходительной улыбкой.

— Ты прав, жарковато, — согласился он. — Тепла тут не жалеют.

Но ниже торса одеяла не опустил — от уже известного греха.

— Вот так портит людей воспитание, — заметил Вадим отчуждённо.

— Зато тебе тут так спать впривычку, как я понимаю, — сказал Генка. — Ваши все, наверно, без царя в башке в этом смысле.

— Эстетически — да, — согласился с превосходством Вадим. Другая культура. У нас же строго ориентированная специальность.

— Это я уже слышал…

— А что ещё ты слышал?

— Я лучше не буду говорить. У меня грубое мировоззрение. Я солдат, даже и без формы. И привык уважать другие формы жизни.

Генка понял, что мысль из-за этих «форм» получилась совсем не той, какую он имел в виду.

— По Фрейду речевые оговорки выдают подсознательное, — поймал его Вадим. — А мужская среда тому, кстати, весьма способствует. Два года среди одних голых мужиков бесследно не проходят.

Спорить с Вадимом у Генки не хватило бы никаких слов. Тот был упёрт на своем. Впрочем, Чижову это не мешало так уж, чтоб вести бесконечную дуэль.

— Да, у нас не школа рабоче-крестьянской молодежи, — изрёк Вадим в своей полезной для здоровья разоблачённости. — Это тряпично-ниточное заведение для благородных девиц. Хотя многие с мужскими гениталиями, но это для отвода глаз. Каприз природы.

— Что одним хорошо, то другим смерть. И мне бы, например, на хрен не нужна такая слава с дипломом.

— Ах, Слава, моё любимое имя, — мечтательно произнёс Вадим. — Как славно мы проводили с ним нашу непорочную юность!

— Твоя первая любовь, что ли? — хмыкнул Генка.

— Мое первое ВСЁ. Но оно досталось не мне, мой Славик элементарно женился. Фу, как это пошло! А какой был роман!.. Теперь он праведный семьянин, честно играющий на чужом поле. Как продавшийся футболист.

— Ха!.. И давно это было?

— В школе, конечно. Мой Славик преподавал у нас физкультуру. Очень недолго. От него пахло самцом. Все наши девки пахнут менструацией. Поэтому я и выбрал армию. Запах казармы — это мужской запах.

— Это он тебя… научил?

— Э, нет. Голубеть я начал с детского садика. Честное ясельное! В этом садике до сих пор любят играть противные детки с их противными мамочками и собачками. Но они там играют днём, а ночью спят. Они растут: в убийц, в жуликов, в педерастов.. А садик такой большой, зелёный и кустистый. Однажды я шёл через этот садик домой, я был весь чист и непорочен, и что я увидел в тени аллей? Юноша школьного возраста делал минет молодому милиционеру! Юноша был в чёрной кожанке и цепях, весь клёпанный и патлатый, и это наводящее ужас на школьную мелкоту создание, только сошедшее с мотоцикла без глушителей, смиренно стояло на коленях перед своим классовым врагом — ментом с приспущенными штанами, лампасы в гармошку. Это было так неожиданно и сексуально, что я чуть было не кончил. И я понял тогда, что жизнь многообразна, и пример Ленина и Крупской в смысле отношения полов далеко не эталон. Тем более по негласным сведениям Крупская была трансвестит, поэтому у вождя и не было детей. Так и прожили жизнь с пустой Надеждой. Он очень хорошо понимал Дзержинского, а Дзержинский — его. Голубые вообще хорошие друзья. И Феликс Эдмундович унёс тайну Ленина в могилу. Владимир Ильич называл своего железного друга конспиративно-нежно: Пенис Безмудович. И именно ему доверил сторожить царство мёртвых от ещё живых. Это был Великий Заговор Молчания.

Чижов молчал, внимательно слушая.

1, 2, 3, 4, 5 *

* Разбиение рассказа на части - условно

2000 © Сергей Парамонов. 

Все права защищены.
Перепечатка и публикация разрешается только с согласия Автора.

Текст в специальной редакции для сайта COMUFLAGE@КОМУФЛЯЖ,
и выложен здесь с согласия автора.

E-Mail: Сергей Парамонов

ГОСТЕВАЯ КНИГА  И ФОРУМ САЙТА "COMUFLAGE @ КОМУФЛЯЖ"